Браслет певицы - страница 2

Наконец, все вновь заняли места вокруг стола.

– Теперь, умоляю вас, князь, – Таис, гетеру Афинскую! – драматическим шёпотом попросила Мелисанда, глядя на Урусова откровенно обожающим взором, и сеанс продолжился с прежней небрежностью.

Таис вела себя не намного лучше мадам Блаватской: бессмысленно трясла стол, потом долго молчала, затем меланхолически постукивала по столешнице. Когда дух покинул общество, Бёрлингтон крикнул, чтобы зажгли свет, и обвёл присутствующих слегка виноватым взглядом.

– Совершенно невозможная атмосфера, – мрачно резюмировал медиум, морщась не то от яркого света, не то от отвращения.

– Однако… посмотрите, барон Фицгилберт даже задремал, – смущённо пробормотал Бёрлингтон, поднимаясь со своего места.

И тут раздался душераздирающий, отчаянный крик баронессы – Фицгилберт, ссутулившийся за столом, безжизненно, с глухим стуком, упал вперёд: на спине его оплывало тёмное, блестящее пятно.

– Боже мой! Боже мой! – закричала баронесса, бросаясь к мужу и пытаясь приподнять тело.

– Не трогайте ничего! Всем отойти от стола! – гаркнул полковник Брюстер командным голосом.

– Что случилось? Боже мой, барон! Что с ним? Он жив? – недоумённо обратилась к нему графиня, выходя из зимнего сада.

– Увы, мадам, – только и ответил полковник, осторожно притрагиваясь к шее барона там, где должна была биться артерия.

– Наверное, следует вызвать полицию? – спросил граф, опасливо пятясь от стола.

– Да, вызывайте полицию, – распорядился полковник, принявший командование на себя, – Чертовщина какая-то! Вы видите оружие? Все должны остаться здесь, в этой комнате!

Ива знаком привлекла внимание графа Бёрлингтона и тихо сказала ему:

– Пусть позвонят в Департамент уголовной полиции и срочно вызовут сюда старшего инспектора Суона. Пусть скажут – я просила.

– Инспектора Суона? – переспросил полковник Брюстер.

– Да-да, пусть приезжает.

Ива, Брюстер и, пожалуй, как ни странно – графиня Бёрлингтон, сохраняли более-менее убедительное спокойствие в этой ситуации. Графиня распорядилась принести напитки и вывела баронессу Фицгилберт в зимний сад – оттуда доносились стоны и рыдания. Бёрлингтон метался и причитал. Князь Урусов, трясясь нервной дрожью, безмолвно и стремительно выпивал один бокал за другим, но, казалось, совершенно не пьянел, а лишь становился мрачнее и мрачнее. Мелисанда фон Мюкк попыталась закатить истерику, но, убедившись в том, что зрителей не будет, тихо страдала на диване, время от времени посылая лакеев за нюхательной солью или уксусом.

– Какой ужас… в моём доме… что случилось? Я ничего не понимаю! – причитал Бёрлингтон, подходя то к одному гостю, то к другому.

– Кто-нибудь, принесите воды! – раздался голос графини из зимнего сада. Ива рукой показала графу, чтобы тот не беспокоился, взяла с подноса бокал сельтерской и вышла в сад.

– Почему вы покинули стол? – спросила она графиню, передавая ей бокал.

– Мне стало дурно, – ответила та, поднимая на Иву прекрасные глаза, – мне вдруг стало так дурно, словно кто-то душил меня… я испугалась. Я почувствовала такой леденящий страх! Мне показалось, что это был, в самом деле… дух. Может, это было предчувствие?

– Весьма возможно, – задумчиво ответила Ива. – А несчастная баронесса, как она?

– О-о, вы видите, она в шоке. Всё время повторяет, что Эдвард был прекрасным человеком. Бедняжка.

Некрасивое, грубое лицо баронессы распухло от слёз, но не выражало ничего так, словно застыло маской глубокого недоумения. Подняв глаза на Иву, она убеждённо произнесла: