После Великой Отечественной Войны политика активной борьбы с религией быстро переросла в «пассивную» – Церковь оставили в покое, и позволили существовать на уровне монастырей Средних Веков – служение Богу и никакого участия в политической жизни.
Впрочем, говоря откровенно, Колокольный Храм и при Николае Кровавом в мирские дела не лез.
– Эх, не любо мне такое, – проворчал Аввакум, выскакивая из машины. – Нету в таких местах Бога, как я считаю. Ну, сам посуди, ты, служивый человек – откель в таких местах святости взяться? Святость – энто то, что от твоей души идёт, а не то, что тебе приказывают…А тут мало того что святости-то нет, да ещё и в колокола бьют, дабы до Бога докричаться.
– Колокольный звон – голос Бога.
– Не на небе Бог, а в сердце…
Елена помогла выбраться Руслану, и отряхнула его короткую рубашку и шорты. На ней, по-прежнему, был её длинный сарафанчик, который облегал её красивое, пусть и немного худощавое, тело, и мастерски скрывал «Червя». Майор так и не сумел понять, где оперативники Биоинститута таскали свои странные пистолеты. Впрочем, топать в монастырь в сарафанчике Елена, к счастью, не стала и накинула на себя мешковатую, длинную куртку, что достаточно хорошо скрыла её фигурку.
Семён выволок из багажника машины большую сумку медика, и закинул на плечо. Затем все четверо вскинули головы и посмотрели на ворота.
В воротах стоял странный человек – широкоплечий, сильно сгорбившийся мужчина с длинной седой бородой и венчиком таких-же седых волос вокруг темени. Он был облачён в чернильно-чёрную рясу с клобуком, откинутым на плечи, и посматривал на гостей с каким-то мрачным видом. Примерно также окопавшийся в окопе солдат с винтовкой смотрит на приближающихся к нему противников.
За его спиной стоял ещё один мужчина в рясе, только уже совсем мрачный – больше похожий на медведя, что обрядился в рясу. Огромный, широкоплечий тип с громадными ручищами и мощными плечами. Его лицо до жути напоминало изображения лиц неандертальцев – такой же скошенный назад лоб и челюсть, с немного выпученными глазами.
– Так-так… какие люди явились ко мне в гости, – пророкотал старик и опёрся на посох, с трудом сдерживая кашель. – Никак решил меня проведать, чудь чухонская? Не думал, что до такого дойдёт… А это кто с тобой?
– Ты батюшка, на нас свой гнев-то не выливай. Гнев и ненависть они – от Сатаны мерзостного идут. Не следует этим кичиться и швыряться. Прояви чутка смирения и милосердия – глядишь, и тебе что-то назад вернётся, – немедленно встрял Аввакум. – Мы, батюшка к тебе не с простой ношей пришли, а ты нас – с порога привечаешь перцем, да собачьим сердцем… Нежли тому тя Бог твой учит?
– Кто такой? – проворчал старик, глядя на Аввакума. – Говорок твой какой-то странный. Доводилось такой слыхивать. А вот где – не припоминаю, Бог в своем правосудии у меня память отобрал. Много чего не упомню.
– Потом припомните, батюшка, – Аввакум поклонился так, что коснулся пальцами земли. – А к тебе мы пришли по делам-то мирским, не по делам веры…
Елена шагнула вперёд, и, достав из сумочки платок начала, подвязывать им волосы
– Мы можем войти в ваш Храм, или вы нас будете держать на пороге? – проговорила она.
– Ну заходите, раз уж припёрлись… – старик пристукнул по плитам посохом. – Не держать же вас на пороге… Брат Иов! Ты куда провалился, корм собачий? Сдох что-ль, от страха?
