Происходило что-то обратное нашему обычному представлению об онкологических больных.
Ни стонов, ни проклятий, ни сожалений, ни завещаний…
Глаза горят, все плохое забыто, песня льется, настроение прекрасное…
После этой была еще одна песня.
А потом Марик сказал:
– Мы не дадим болезни нас взять, нет. Рак не любит, когда люди о нем забывают. Он хочет, чтобы мы только о нем и помнили. А мы о нем забыли. Забыли!
– Забыли, – подхватили все.
– Он нам хочет о себе напомнить, а мы не помним о нем!
– Не помним!
– Мы помогаем друг другу – это для него вообще смерть! – выкрикнул Марик.
– Да чтоб он сдох, проклятый! – ответили ему.
– Мы песни поем! – Марик взмахнул рукой.
– Мы поем, да!
Я стоял пораженный.
Я завидовал им.
Их сопротивлению. Их единению, которое происходило на моих глазах в онкологическом отделении больницы.
«Надо “неизлечимо” заболеть, – подумал, – чтобы понять, что такое настоящая жизнь…».
Рядом со мной стояла команда людей, не склонившаяся перед самой страшной болезнью.
Секрет жизни для них был прост – не думать о себе.
Они еще выкрикивали разные фразы: «Он не возьмет нас!», «На, выкуси!», подбадривали друг друга, а я искал глазами Марика. Он куда-то исчез.
Увидел его у двери, за спинами всех, он тихо стоял в стороне и смотрел на них, как-то по-особому. Помню-помню, было у меня такое ощущение.
Я еще где-то часа два пробыл здесь. Не хотел уходить, хотел все прочувствовать, мне так хорошо было в этом онкологическом отделении.
Что я увидел?!
Увидел, как люди поддерживали друг друга, в прямом смысле, вот так, под руки.
Заговаривали с тем, кому вдруг вспомнилось, где он и что с ним.
Сочиняли на ходу новые песни. Вместе, не перебивая друг друга.
Радуясь находкам и рифмам.
Играли в какую-то веселую игру на постели больного, который, похоже, уже не поднимался.
В одной из палат читалась лекция, – вы не поверите! – о советском кинематографе 60-х годов с показом «Баллады о солдате» и субтитрами на иврите.
Лектором был профессор, историк кино, коренной израильтянин, знаток режиссера Чухрая.
Тоже больной. Но выглядел орлом!..
Сейчас понимаю, не просто был выбран этот фильм, была в том направляющая рука Марика.
Плакали люди не от печали, а от этой чистоты.
Помните, как едет парень проведать маму свою, дали ему несколько дней отпуска во время войны, едет, везет ей подарки, а по пути раздает эти подарки людям…
Только, чтобы поддержать их…
Я поразился, как все смотрели фильм, с какой любовью!.. Как переживали!
Конечно, не все участвовали в этом эксперименте Марика.
Но большинство. О них пишу.
Сам Марик то появлялся, то исчезал, постоит, посмотрит, задумчиво так, тихо… Потом зовут его куда-то – исчезает… И снова появляется…
Так пролетели два часа. Уходить из больницы не хотелось.
И надо было не уходить, остаться, но, как всегда, победила ерунда. Что завтра на работу, что я что-то там снимаю, что надо подготовиться к съемкам… Спросите меня, что я снимал, – не отвечу… Спросите, куда я так торопился, – не вспомню… Куда я так торопился?! Ну, куда-а?!
* * *
Не буду лгать, эта история имеет несколько окончаний.
Первое – удивительное.
Мой Юра выздоровел.
И многие из тех, кого я тогда видел, тоже выздоровели.
Эксперимент Марика оказался поразительным.
Больные онкологического отделения выписались с диагнозом: «Нет у вас никакого рака!».
Марику следовало бы дать Нобелевскую премию…
Если бы не второе неожиданное окончание этой истории… Марик умер.
