– И я, и я все это знаю! – воскликнул Шимон.
– И ты умница, Шимон!.. – похвалил рав Ашлаг. Прищурился и спросил: – Вот тут и возникает вопрос, что же нам делать-то, а? – Любить друг друга, – не задумываясь, ответил Шимон.
– Понять, что в одной лодке плывем, – добавила Бат-Шева.
Рав Ашлаг вдруг обнял сына, притянул к себе Бат-Шеву…
– Ты посмотри, Ривка, каких детей мы вырастили?!
Ривка с нежностью и гордостью смотрела на них.
– Каких ты… мне детей вырастила, – поправился рав Ашлаг. И видно было, что он растроган до слез.
Он вдруг резко встал, Ривка не успела опомниться, а он уже сбросил пальто, быстро снял одежду и в нижнем белье вошел в море.
Холодная вода «схватила» ноги.
Он нырнул и надолго исчез под водой…
Прошла минута… вторая…
Ривка, затаив дыхание, всматривалась в море.
Он не появлялся.
Она подходила все ближе и ближе к воде. Волны уже захлестывали ее ноги, платье намокло.
Прошла еще минута…
Он не появлялся.
– Юда… – прошептала она. – Юда-а-а-а! – закричала, чувствуя, как страх заполняет ее.
И тут же он вынырнул далеко впереди и размашисто поплыл к дальним кораблям, стоявшим на рейде.
Ривка следила за ним до тех пор, пока он не превратился в точку.
Рав Ашлаг заплыл далеко в море, перевернулся на спину и раскинул руки.
Вода держала его.
Бескрайнее море было вокруг, высокое небо над ним, мысли были легки как птицы.
И мысленно он продолжал писать одну из самых ярких своих статей «Поручительство».
Всё выходило так, как он хотел.
В 1999 году приехал я в Питер на премьеру моего фильма «Точка в сердце».
Потянуло меня в Колпино, там все-таки приличный кусок жизни прошел. Приехал, дом на Павловской узнал сразу, но никакой ностальгии не испытал.
На втором этаже, там, где мы жили, торчали в горшке засохшие цветы.
Дверь подъезда оказалась железной, с кодовым замком, – не войти. Подумал: «Не судьба, ну и не надо».
И тут слышу крик:
– Сеня!
Поворачиваюсь – Полина Борисовна.
– Полина Борисовна! – обнимаю ее…
И ностальгия возвращается.
Наша соседка, одинокая учительница, которая в нас сразу почувствовала своих, только мы въехали в этот дом. Очень состарившаяся Полина Борисовна вытирала слезу, не отпускала меня. И так голову прижала к моему плечу, прямо, как с фронта встречала. Мы не виделись 9 лет.
И вот сидим у нее в коммуналке, на стенах вместо обоев – фотографии выпускных классов, и говорим, и говорим…
И выясняется, что она уже 5 лет на пенсии, живет воспоминаниями, потому что действительностью жить не хочется.
Что приходят ученики иногда, но очень иногда.
Что дочь ее уехала в Москву с мужем и не звонит…
– Не было у меня на нее времени совсем, – говорит Полина Борисовна, – все время в школе, в школе… Пропустила дочку.
– А что Паша? – спрашиваю.
– Какой Паша? – отвечает, а сама смотрит куда-то в сторону.
– Ну, Ваш вундеркинд, Ваша гордость, который у Вас тут с утра до вечера пропадал. Вы ему еще котлеты делали вкусные, мне иногда перепадало…
– Ах, Паша?..
– Да, Паша, я его еще по Вашей просьбе на съемки брал. Что с ним?
– Он в порядке.
– Вы говорили, что он-то точно прославит школу и Вас, потому что он – талант.
– У меня к чаю есть сушки, ты, наверное, давно сушки не ел…
– Вы еще в пример его перед всем классом ставили, хотели, чтобы все такими были… Это он мне сам рассказывал.
– Он талант, да, – говорит Полина Борисовна и вдруг опускает глаза. – Но я не хочу о нем говорить, Сеня.
– Ну, не хотите – поменяем тему, – я уже волнуюсь, вижу, не тот вопрос задал…
