Вообрази себе, что подрядчики, коим граф Потемкин должен был за разные материалы, догнали его на дороге, узнав, что он поехал на Троицу; они его там настигли и цап-царап, не выпустили, покуда он не подписал, по требованию их, всех обязательств. Это много наделало ему бесславия в городе.
Александр. Москва, 20 января 1822 года
Здесь начались уже слезы: вчера Наташа и Алена проплакали целый вечер, а Костя очень серьезно спрашивает: «О чем вы плачете? Не на войну еду, а к дяденьке учиться; Волков Паша далее ездил – в Одессу». Теперь, как подумаю, то и я, право, не понимаю, как они могли решиться услать сына так далеко.
А.Я. Булгаков прожил в Петербурге у брата своего почти три месяца и с обратного пути писал ему.
Александр Ижора, 5 мая 1822 года
Пошла опять потеха писать! Но потеха быть с тобою, любезный друг, гораздо потешнее. Нечего делать. Я товарищей продержал немного в Царском, но насилу отыскал Костю в саду, был с ним у Алабова, коим очень был обласкан; но он говорит, что на вакансии вне Петербурга отпускать нельзя. Тем лучше! Костя – как розан; поплакал; оборвался, бегая, вели ему сшить какие-нибудь панталончики.
Наша карета – чудо! Чрезвычайно покойна и легка, как перо. Товарищи славные. Хочу критиковать и не придумаю что, кроме надписи: большая карета, а написано – почтовая коляска\ а на колясках напишет, я чаю, Федор Дмитриевич – почтовая карета. Совсем забыл: сделай одолжение, пошли взять в английском магазине выбранную мною у Никольса звезду Аннинскую бриллиантовую за 80 рублей и доставь ее ко мне по доверенной почте. Это для Рушковского, одолжишь.
Александр Бронницы, 6 мая 1822 года
Мы в Бронницах. Моста еще нет, мы переехали Мету на пароме. Карета опустилась: ремни слабы, надобно их поднять, чтобы не терять времени; товарищи мнения, что надобно выпить чайку; а так как это идет ладно с желанием моим тебе писать, любезный друг, то и я очень согласен с ними. Путешествие наше очень веселое. Мы себя величаем величествами вот почему: Диль называется Густавом, маленький Дашелион – Людовик, Герке – Георг. Первый слывет шведским, второй – французским, третий – английским королем, а я, разумеется, императором; забыл еще одно величество – испанское: старший Дашелион называется Фердинандом. Съестные и питейные дела славно совершаются на нашем кочующем конгрессе. На пароме гляжу, – кто же? – маленький виртуоз де-Витте; отец его едет со всею семьей в Москву, куда определен начальником над работами на место Леонтьева. Время хорошо очень, но бревешки надоели, скоро кончатся.
Константин. С.-Петербург, 6 мая 1822 года
Занимались устройством путешествия государя, который (между нами) отъезжает 15-го в Вену и Белый Сток, а оттуда назад, так что в начале июня ожидают его обратно. Мария Павловна отправляется 20-го.
Александр Хотилово, 7 мая 1822 года
Дорога наша, как видишь, продолжается хорошо, любезный друг. Время, карета, лошади, ямщик и Никифоров – все благоприятствует нам. Ежели поедешь через Зимогорье, советую тебе у надзирателя поесть свежих сельдей с озера. Они не уступают кронштадтским ершам; а котлеты, кои готовит жена его, курляндка, стоят котлеток твоего повара. Мы все объелись и для того принимаемся за лекарство, то есть за чай и кофе. Можно надеяться, что послезавтра будем в Москве.
Константин. С.-Петербург, 9 мая 1822 года
На этих днях встретил я Сперанского с дочерью в саду. Он мне объявил, что дочь его невеста, что ожидает Багреева через две недели. Я был с детьми. Он очень любовался Сонею и всеми тремя. Третьего дня видел я Мечникова у Гурьева. Он в восхищении от императрицы, которая с великою княгинею осматривала Горный корпус и чрезвычайно была довольна. Я опять приступил к нему о вытребовании сюда Фавста. Он мне отвечал, что, кажется, это уже сделано и о сем писано; прибавил, что очень желает с ним познакомиться лично. Фавст лучше должен знать, точно ли Мечникову кажется, или он сюда действительно призван.
