– Почему отец нас бросил? – едва уселись, Влада словно прорвало от накопившегося негатива, и он ершисто ринулся в бой с мамой.
Та сжалась, оглядываясь вокруг смущённо, зачем-то за Витькину руку схватилась, но на вопрос не ответила.
– Почему он нас бросил? – повторил Влад напористо.
Витька не улыбался, уголки его губ повисли, дурь в глазах сменилась на графитовую серость, напомнив осеннюю тяжесть неба перед дождём. Мама смотрела жалобно, но Влад упрямился, сейчас важно было разрубить этот гордиев узел независимо от результата.
– Почему, мама? – уже крикнул. – Он ведь не сразу ушёл, как мы родились. Он ведь женился на тебе, мама! Он ведь не из-за Витьки нас бросил?
– Люди вокруг, не надо… Я потом тебе расскажу… – она не смотрела на Влада, шептала прерывисто, потом прижала Витьку к себе и сморгнула слезу.
– Сейчас! – Влад знал, что «потом» не будет, что потом ему станет жаль и маму, и Витьку, и себя, и отца, которого он не помнил, но то ненавидел, то пытался понять; потом появятся дела, – бесконечные, важные, бесполезные в решении вопроса об их с Витькой жизни.
Но мама не ответила, хлюпнула носом, а Витька гнусаво запел:
– Ма-а-ма, – обнял её костлявой рукой, прижав голову к своему красному оттопыренному уху, словно они вдвоём против Влада.
Видеть такое отчуждение было невыносимо. Он хотел знать правду, любую, а они… Влад соскочил с места, качнулся выйти прочь, но вокруг замерли в азарте полоскания чужого белья пассажиры, а поезд набрал ход. Влад сел обратно, отвернулся к окну и через мутно-грязное стекло уставился на белый снег. Пуржило. Злость, поднявшаяся в душе, бурлила так же сильно и так же справедливо, как колючие заледеневшие снежинки, облепляющие в своём зимнем праве всё, что попадалось на пути: окна поезда, лес, дома, заборы, сараи, мёрзнувших людей. Только злость его – не холодное сердце Кая, а горячая, кипящая ненавистью лава. Влад ненавидел весь мир: отца-предателя за то, что не объяснил, почему ушёл, маму за то, что плакала и считала его маленьким, пассажиров за откровенное любопытство, дорогу за никчемное пожирание времени. Пусть пресловутый старец увидит эту ненависть и скажет, что Влад духовно болен – пусть. Внутри ломило от боли, дыхание перехватило – он бы задохнулся, наверно, если бы не Витька. Витьку ненавидеть не получалось, краеугольный камень их братской любви возвышался внутри нерушимо, крепкий такой, фундаментальный. Об него пожар и стухнул. Витька смотрел на брата мудрым взглядом – в такие редкие минуты Владу казалось, что брат не полудурок вовсе; до тех пор, пока тот не открывал рот и не доказывал обратное глупыми словами.
К вечеру добрались до нужной станции. Пурга не стихла, намела сугробов, скрыла округу белой пеленой. Влад всю дорогу в поезде молчал, и сейчас спокойно смотрел, как мама укутывает Витьку – завязывает как маленькому шапку, шарфом обматывает, шнурки проверяет, края варежек в рукава куртки запихивает. А Влад нарочно шарф снял и замок немного расстегнул, рвался встретить непогодицу грудью. Но геройствовать сумки не дали – он и тыкву забрал у мамы, чтобы Витьку за руку держала – обвешанный грузом, плёлся позади.
Как-то доползли до единственного такси – даже Влад ради экономии не рискнул остановку автобуса искать. Через полчаса они входили по узкой расчищенной тропинке в небольшой кирпичный дом в частном секторе. Встретили их две женщины, разные внешне, но с одинаковыми высокими пронзительными голосами.
