Читать онлайн Татьяна Беспалова - Бриллианты безымянной реки

© Беспалова Т.О., 2024

© ООО «Издательство «Вече», 2024

Дождями изредка омытая,

Лесами хилыми покрытая,

Страна далёкая Якутия,

Как много тайн к тебе влечёт.

Тебя ласкает солнце бледное,

В тебе ютится мошка вредная,

А поперёк тебя, Якутия,

Река Вилюй течёт.

Но экскаватором изрытая,

Бетонной коркою покрытая,

Навеки станешь, о Якутия,

Ты клады людям раскрывать.

Построят здесь селенья прочные,

А рядом с ними ГЭСы мощные

И поперёк тебя, Якутия,

Протянут провода…

Песня геофизиков Амакинской экспедиции. Автор слов неизвестен

Человек суетился, нарочито отставал, отдавая право первенства Клавдию Васильевичу. При этом он болтал беспрерывно. Приходилось оборачиваться – а оборачиваться, когда твоя шея в три охвата обмотана толстым шарфом поверх фетрового башлыка ох как не просто! – смотреть в хитро нащуренные глаза болтуна, вежливо кивать и прочее. Взгляда собеседник не отводил, но смотрел всегда снизу вверх, хоть рост имел немалый и размах плеч вполне крепкий, военный. Демонстрируя мастерство первостатейного холуя, он изламывал свою крупную фигуру в пояснице, чтобы перед начальством казаться росточком пониже. Сам же Клавдий Васильевич рост имел средний и телосложение скорее щуплое, чем крепкое. В силу этих причин телодвижения собеседника, несмотря на его многословия, казались Клавдию Васильевичу скорее приятными, чем наоборот.

В целом Клавдий Васильевич был несколько разочарован. Московские гидрологи толковали ему о так называемом духе таёжного товарищества. Вот уж загадочная материя! По их мнению, на крошечном клочке, отвоёванном человеком у лесотундры, аккурат возле створа будущей ГЭС коммунистическое общество уже построено. Выходит, эти занесённые снегом палатки и есть обещанный советским людям коммунистический рай? Но если это так, то товарищи Клавдия Васильевича из московского института Гидропроект – оппортунисты чистой воды. Впрочем, в нынешнем 1959 году кто станет толковать о каком-то там «оппортунизме»? Немодная нынче тема…

– Это что же, палатки? – Клавдий Васильевич поёжился, притормаживая у рядов подсвеченных изнутри довольно просторных на вид брезентовых шатров.

– В каждой имеется «буржуйка». Температура не опускается ниже двенадцати градусов по Цельсию даже в самые суровые холода.

– Но палатки же из брезента.

– Брезент материал прочный, непродуваемый. Ничем не хуже оленьих или лосиных шкур, которыми кроют свои чумы аборигены. Испокон века живут так, и ничего.

– Как вы сказали?..

Клавдий Васильевич остановился, чтобы ещё раз заглянуть в эти хитрющие глаза, в которых внезапно мелькнула какая-то непонятная искорка. Ирония? Насмешка?

– Я говорю: оленьи и лосиные шкуры.

– Вы как-то обобщили наших товарищей, живших здесь до…

Клавдий Васильевич сделал неопределённый жест рукавицей. Стоит отметить, что сама эта меховая рукавица, затейливо вышитая нитками или крашеными жилками какого-то неведомого животного, отменно хорошо грела руку и являлась первым подарком новоназначенному техноруку от подчинённого ему коллектива.

– Ах, я употребил не вполне уместное слово «аборигены» совсем не в уничижительном смысле. Согласитесь, выражение «местные жители» лишено конкретики. Все мы теперь – крещённые морозами местные жители. Который год зимуем.

Произнеся это, собеседник Клавдия Васильевича ещё более изогнулся, из-за чего сделался ещё ниже.

– Который же год зимуете?

– Мы с женой на Эрберийском створе с 1953 года.

– Первожители?

– Так точно! Нас осталось несколько человек. Остальные…

И собеседник Клавдия Васильевича в точности повторил его собственный жест, долженствовавший означать некоторую степень неопределённости или, иными словами, намёк. Клавдий Васильевич обратил внимание на его рукавицы, меховые, крытые плотным брезентом, – вещь не столько изысканная, сколько практичная.

– Который же год люди живут в палатках? Сейчас мне нужна конкретика, а не романтика, – произнёс Клавдий Васильевич с нажимом, но его собеседник уклонился от прямого ответа.

– Жизненные условия в регионе алмазодобытчиков сложны и суровы. Осваиваться людям трудно, но советский человек способен преодолеть любые трудности. Ведь это его земля. Он на ней хозяин.

– Советский? Трудности? Без сомнения! Я смотрел ваше личное дело. Член партии с…

– С одна тысяча девятьсот сорокового года.

– Предыдущее место работы…

– «Дальстрой», товарищ Цейхмистер. Была раньше такая организация.

Собеседник Клавдия Васильевича пошевелил усами и ещё раз с особым выражением некоторого сожаления добавил:

– Была, да вся вышла.

Удовлетворённый его ответом, Клавдий Васильевич двинулся дальше, между рядов палаток. Некоторые из них светились изнутри, как китайские фонарики. За брезентовыми стенами мелькали живые тени. Там текла какая-то человеческая жизнь. Люди действительно ехали сюда добровольно. Терпели ужасные жизненные условия. Кто-то, как сам технорук Цейхмистер, гнались за длинным рублём. Но большинство, как утверждала молва, прибыли сюда романтики ради. Право слово, странно! Сам-то технорук неплохо устроился в только что отстроенном коттедже на две семьи. На самом-то деле в коттедже никаких семей практически не было. В шести небольших комнатах проживали в исключительной тесноте инженерно-технические работники строящейся ГЭС. Некоторые с жёнами. Назвать их быт семейным можно было бы лишь с некоторой натяжкой. Общежитие инженерно-технических работников напоминало Клавдию Васильевичу пионерский лагерь, вожатой в котором была жена этого самого приниженно и неискренне лебезящего Архиереева. По её команде укладывались спать и поднимались по утрам. Она кормила всех отменно вкусными, по местным меркам, завтраками и ужинами. Она же организовывала нехитрый досуг. Поглядывая на неприветливое якутское небо, так и эдак ворочая на языке невкусное слово «Дальстрой», Клавдий Васильевич думал о том, сколько же месяцев он проведёт здесь, в дали от семьи, от привычного московского укладасработы, быта, развлечений. Он пытался освободиться от неприятного слова, сплюнув «Дальстрой» на грязный снег. Сплюнул и смотрел, как слюна замерзает на лету.

– Лето у нас короткое и оно хуже, чем зима: лесные пожары, распутица, мошка, перепады температуры. В июне и августе может случиться снегопад. Но отпуска длинные. На лето многие уезжают к родне, у кого она есть, на материк. Или на курорты. – Архиереев говорил тихо и торопко, делая вид будто не заметил попытки Клавдия Васильевича избавиться от его «Дальстроя».

– Не у всех есть родня на материке? – скорее из вежливости, чем из интереса спросил тот.

– Не у всех. К примеру, у нас с женой – нет. Так ещё с «Дальстроя» повелось, что мы остались вдвоём. Единственные друг у дружки и больше никого.

И снова на языке этот «Дальстрой». До чего же ядовитое слово! А в личном деле Архиереева значилось, что в этом самом убойно ядовитом месте он дослужился от сержанта аж до капитана. Для человека с восьмилетним образованием – блестящая карьера. Такой перезимует хоть в палатке, хоть в медвежьей берлоге. В бригаду по разведке створа ГЭС его пригласили нарочно, как таёжника, имеющего опыт выживания в экстремальных условиях. Выходит, во многом благодаря ему авантюра с разведкой створа ГЭС в условиях вечной мерзлоты и Крайнего Севера удалась. Как же так получилось, что на материке у него не осталось родни? Возможно, как и у многих – война?

– 1959 год мы встретили в хлопотах, – продолжал Архиереев. – Планировали устроить общий праздник в новом помещении лаборатории, но ничего не вышло. Не уложились по срокам. Зато теперь…

Следуя друг за другом, след в след, они миновали площадку, на которой были установлены ряды палаток, и следовали теперь по расчищенной тропе, меж снежных брустверов высотой в человеческий рост. Взбирались в гору, частенько оскальзываясь. На середине пологого склона из-за гигантских сугробов выглядывала кровля новенькой лаборатории – первого капитального сооружения в этом необжитом месте.

– Хотели построить барак… то есть общежитие, но потом подумали, что лаборатория важнее. Так руководство решило, – закончил свою речь Архиереев.

Они вступили в пятно света, падавшего на утоптанный снег из окна лаборатории. За подёрнутыми инеем стёклами мелькали неясные тени, обозначая существование некоей неведомой, но активной жизни и под этой, более надёжной, чем брезент, кровлей.

– Вас ждут, – объявил Архиереев. – Общее собрание трудового коллектива, так сказать. Собрано для знакомства с новым техноруком. Весь коллектив, так сказать, в полном составе.

– А как же те, в палатках? Я видел тени…

– Это недовольные. Они всегда есть.

– Чем недовольны?

Лицо Архиереева неуловимо изменилось. Глаза приобрели оловянный блеск. Вот оно, капитанское, искреннее! Наконец-то! Шуточное ли дело – столько лет прослужить в главном управлении лагерей! И где? На Колыме!

– Некоторые, в основном это женщины, недовольны тем, что вместо жилого барака в первую очередь построили лабораторию.

– А ваша жена? Ах да!

Они всё ещё топтались в пятне света. Из окна лаборатории сквозь пелену покрывавшего стекла инея на них смотрели какие-то люди. На сплошном белёсом полотне изморози от их дыхания образовались тёмные оттаявшие пятна. Архиереев шевельнул плечом, как бы подталкивая Клавдия Васильевича к ступеням крыльца. Мощный мужик. Действительно, опытный таёжник. В такой холод гуляет по улице без шапки. Клавдий Васильевич покосился на побелевшие от инея усы и брови Архиереева и поставил ногу на нижнюю ступеньку крыльца.

Снег, тонким слоем устилавший деревянные ступени, скрипнул под ногами.

– Слышите, как снег скрипит? Это значит, температура ниже тридцати, – проговорил Клавдий Васильевич, пытаясь продемонстрировать товарищу с «Дальстроя» свои познания по части климата заокраинных северов.

– Так она и должна быть ниже. Апрель месяц. У нас и в апреле заворачивает так, что без крайней нужды нос на улицу не высунешь.

Архиереев ухватился за ручку двери. Эта ручка на входной двери в лабораторию была изготовлена им лично из древесины особо ценной породы, а именно из местного ясеня, который в этих местах имел вид широкого кустарника не более полутора метров высотой.

Вот, паря и отхрюкиваясь с мороза, они ввалились в тёплый тамбур. Тут же в лица ударил яркий свет из распахнутой двери, ведущей в просторное лабораторное помещение. Приятно тянуло теплом и запахами горячей пищи. Неужели пироги? Лабораторию богато оснастили, в том числе и муфельными печами. Рабочий температурный диапазон от 50 до 1100 градусов Цельсия. Как раз пироги печь. Тем более что мука ещё не вышла. В апреле зимник ещё кормит. Однако слаще пирогов – струганина. Тут в ход идут сладчайшие из всех, короли гастрономии – чир и нельма.

Стоило лишь скинуть рукавицы и доху, которая с грохотом повалилась на чисто – по случаю праздника, не иначе – вымытый пол, как кто-то тут же сунул ему в ладонь эмалированную кружку. Запах спиртяги Архиереев чуял за версту. Вот и теперь, разглядывая плавающие в тёплом мареве хорошо разогретой комнаты фигуры, он ощущал дух уже употреблённого, согревшего душу спирта. Такой аромат выдыхают в атмосферу выпившие и закусившие, рассупонившиеся в тепле и сытости люди.

– Мы начали, не дожидаясь вас, – проговорил вертлявый заместитель вновь прибывшего технорука. – Так получилось, Клавдий Васильевич. Живём, как говорится, по законам тайги, где семеро одного не ждут. Такая у нас демократия.