– Что у вас там? – спросил поддьяк, вставая. Двери отворились, и вошел огнищанин, а за ним трое земских ярыжек, из которых один вел за ворот мужика, оборванного, замаранного грязью, с подбитыми глазами и окровавленным лицом.
– А! Это ты, Антошка Шелыган? – сказал поддьяк, обращаясь к земскому ярыжке, который тащил за собою мужика. – Кого ты это подтенетил?
– Да вот, батюшка Ануфрий Трифоныч, идем мы, я да Ивашка Кучумов, по Зарядью, глядим – лежит этот хмельной на улице на самой середине. Ну, долго ль до греха – место проезжее. Мы стали его подымать, а он учал драться, да еще вздумал народ скликать; кричит, что мы его обобрали.
– Ах он мошенник!.. пьяница этакий!
– Помилуй, батюшка! – промолвил мужик.
– Молчи! – закричал поддьяк. – Ты кто таков? Ко-лотырник какой-нибудь! Бездомный бродяга!..
– Нет, батюшка! я живу при месте, работником на подворье.
– А валяешься пьяный по улицам.
– Отец родной! – вскричал мужик, кланяясь в ноги. – Прикажи слово вымолвить!
– Ну что? Говори!
– Вот как дело было: стою я у стенки…
– У стенки! – прервал огнищанин. – Видно, ноги-то не держат!
– Батюшка! да я хмельного в рот не беру!.. видит Бог, не беру!
– Добро, добро! – сказал поддьяк. – Ну, говори: стоишь ты у стенки…
– Вот они, батюшка, ко мне и подошли, да ни с того ни с другого – и ну ко мне придираться: что, дескать, ты тут стоишь? Да так, мол, стою! Ты, дескать, вор, высматриваешь, как бы что стянуть!.. Да и ну меня по скулам!.. Сбили с ног, вытащили мошну с деньжонками…
– Не слушай, Ануфрий Трифоныч, – прервал один из земских ярыжек. – Он врет: мы его пальцем не тронули, а, видно, он сам спьяна где-нибудь рожей-то на угол наткнулся.
– Не тронули! – повторил мужик. – Бога вы не боитесь!.. Посмотрите-ка на мои глаза!
– Что глаза? – прервал поддьяк. – Глаза как глаза! Заплыли с перепоя – вот и все!
– С какого перепоя, батюшка?.. Я и по праздникам-то вина не пью.
– Не пьешь… да ты и теперь еле жив – пьяница этакий!.. Алексей Пахомыч! – продолжал поддьяк, обращаясь к огнищанину. – Ну, посмотри, хмелен ли он?
– Какой хмелен! – сказал огнищанин. – Лыком не вяжет!.. Бутуз, подойди-ка к нему поближе… Ну, что?
– Фу-ты, батюшки, – промолвил земский ярыжка, наморщив рожу. – Да от него как от бочки, так винищем и несет!
Мужик заревел.
– Господи Боже мой! – говорил он, всхлипывая. – Вот грех какой! Ни за что ни про что избили – да я же виноват! Кормилец!.. отец родной!.. да вели мне хоть деньжонки-то отдать!
– Ах ты дурак этакий! – подхватил огнищанин. – Да почему ты знаешь, кто твои деньги взял? На улице народу-то много: как валяешься пьяный, так тебя всякий прохожий оберет.
– Пустите, пустите! – раздался в передней комнате женский голос. – Я дойду и до вашего старшего, что вы, в самом деле!.. Иль на вас управы нет?
– Кто там закричал? – спросил поддьяк.
– Я, батюшка! – сказала Жанка, входя в комнату.
– Что ты, голубушка?
– А вот что, кормилец: управы прошу грабеж!..
– Что ты это мелешь?
– Нет, не мелю!.. Этот парень мой батрак…
– Так что ж?
– А то, что его избили и ограбили вот эти озорники.
– Врешь ты, дура! Они подняли его пьяного на улице.
– Пьяного?.. Что ты, батюшка, перекрестись! Да он вина-то сродясь не пивал!
– Так, видно, сегодня в первый раз хлебнул, – сказал один из ярыжек.
– Неправда!.. Моя работница стояла у ворот и все видела. Вот что, батюшка, – продолжала старуха, – этот земский ярыжка на меня злится! В прошлый праздник я ему ничего не дала, так он и хотел выместить на моем работнике.
