Короче, люди резвились, две пермяцкие группы глядели на них с долей оторопи, а я ходил кругами, поглядывая на дверь диспетчерской, куда то и дело скрывался Влад. Когда я сближался с Витькой, который тоже не принимал участия в забавах, мы обменивались мнениями о том, скоро ли придется помогать выносить начальника ногами вперед, буде он надоест аборигенам.
Но тот вышел сам со своим на англо-японский манер непроницаемым лицом. На расспросы отвечал типа «там посмотрим». Вышел и мужичок, набивавший цену.
– Борода вам, ребята, – сказал он и пояснил, что «борода» не совсем, вон идет самый главный, тощой и опухший после вчерашнего, начальник. Ежели он того, то борода, а ежели не того, то может и дать, а может и не дать. Влад, заслоняя плечами и начальника, и мужичка, скрылся в диспетчерской. За ним зашли два пермских руковода.
Мерзнуть надоело, и мы пошли в обогреваемую курилку, где пермяки резались в домино. Помнится, я, удачно присев на край лавочки и сдвинув пару конкурентов, умудрился заснуть и проспал минут десять, но тут вбежал кто-то и радостно завопил, что машина есть. Выбежали. Погрузка уже шла полным ходом в ЗИЛ-157 с небольшим кумганом. ЗИЛку предстояло везти тридцать человек сорок километров. Я тихо посомневался в его возможностях и полез вовнутрь.
Расположился я не совсем удачно. На мне сидел десятиклассник Сережа, завхоз пермяков. Его основание в твердости и остроте не уступало моим коленям. Страдали от этого мы оба. На Сереже сверху сидел наш Саша. Он не страдал: его зад гасил импульс от сережиных коленей запросто, просто вследствие своего объема. Остальные расселись кто как, кто и в более удачных вариантах. Поскольку мы ужались как следует, пермяки третьей группы сидели даже с комфортом, поодиночке. Сергей, зная слабость своего вестибулярного аппарата, примостился поближе к двери.
Опыт езды в тряских, темных и душных машинах у туристов ГКШ есть. Чтобы не укачивало и не смущало, безо всякого смущения надо орать песни без остановки, смеяться, дурить – все, что угодно, только не сидеть и не ждать, когда к горлу подкатит комок. Конечно, в ЗИЛке было не до гитары, но орали мы на славу. Пермяки лупились изумленно, а Сережа, который уже пообвык с нами, посидев ночью у костра, вошел от чего-то в экстаз и начал подпрыгивать на мне дополнительно к тому, что машину бросало. Я страдал и подтягивал.
Потом на каком-то особо большом ухабе Сережа подлетел вместе с Сашкой настолько, что за время их возвращения я успел обдумать и привести в действие план, состоявший в следующем: подпрыгнул посильнее, воспарил над кучей рюкзаков, а потом рухнул на нее. Не скажу, чтобы поза была особо удобной, но зато сверху – никого. Лежать на роге «Ермака» было невозможно, я скрючился и сел. Сережа оценил ситуацию и вышвырнул Сашку вслед за мной. Тот упал удобнее и откатился к окну, размером 15 на 20 сантиметров, где и лежал, перехватывая весь поступавший кислород.
ЗИЛок ехал немилосердно. В фургоне скоро нечем стало дышать, хотя изредка приоткрывали дверь, строго следя, чтобы Сергей, уже позеленевший, не вылетел наружу. В наиболее активные элементы все пели и балагурили. Вспомнили передачи советского и made in nenashe радио и, в меру способностей, подстраивали под них известные песни, а когда песня надоедала, Надежда громовым голосом извещала: «Помехи!», и все хрипели-трещали-скрежетали, изображая, как доблестные радиотехнические службы накрывают всяческие империалистические волны качественным глушением. Интересный метод. Вообще-то в штабе принято допевать начатую песню до конца, и часто бывает, что она уж и надоест десять раз, а ее все тянут. А тут – «Помехи!» – КХГРРГГКХГРКГХ… С другой стороны, когда устали после часа езды и слишком часто стали обращаться к помощи помех, все быстро скисли, и наиболее бодрые с тоской и тревогой оглядывали зеленеющих окружающих, прикидывая, куда отскакивать, если что. Впрочем, как известно, если что, то начинается цепная реакция, и тут… Я бы на верхотуре еще, может быть, и уцелел…
