А потом одна завизжала на противной, нестерпимо высокой ноте, а вторая бросилась к двери и заколотила в нее.
“Никто не откроет, - отстраненно подумала Дженни, все еще не осознавая до конца случившееся. - Охрана знает, что меня здесь должны “учить””.
Но она ошиблась. Дверь распахнулась почти сразу. На пороге, поигрывая дубинкой, стояла мосластая охранница.
- Чего орем? - недовольно спросила она, перебивая визг пегой шакалихи.
Та резко замолчала, всхлипнула и ткнула в Дженни дрожащей рукой.
- Она… она…
- Она убила Марту, - проскулила ее подруга, указывая на безжизненное тело толстухи.
***
Дальше все запомнилось урывками. Камера наполнилась охранниками. Несмотря на то что Дженни и не думала буйствовать, на нее надели наручники.
Чуть позже появились два здоровенных мужика в белых халатах. Они сгрузили толстуху на носилки и унесли. Из коротких реплик, которыми обменивались медики, Дженни поняла, что женщина все еще жива и чуть не расплакалась от облегчения.
Потом был допрос, на котором офицер Такшери снова и снова спрашивал, что побудило Дженни напасть на сокамерницу.
- Я не нападала, - упрямо повторяла девушка. От недосыпа и недавно пережитого стресса слипались глаза. Хотелось на кровать - хотя бы на узкую тюремную койку. Чтобы свернуться клубочком и задремать. - Это была самооборона.
- Ваши соседки утверждают обратное.
Она пожала плечами, ощущая только усталость и апатию. Даже вопрос что именно произошло в камере, и как у Дженни получилось нанести удар, который по силе и быстроте сделал бы честь любому волку, отступил, затерялся под грузом эмоций. А ее снова допрашивали, совали в лицо какие-то бумаги и требовали поставить подпись.
- Катитесь в Бездну, офицер, - пожелала ему Дженни.
- Ты хоть понимаешь, как плохи твои дела, Рейд? На тебе теперь не только торговля наркотиками, но и покушение на убийство.
Она уже ничего не понимала. Не хотела понимать, просто уперлась, как упиралась всегда, когда на нее пытались давить слишком сильно, и молчала, готовая умереть, но не уступить.
Неизвестно сколько бы это все продолжалось, если бы не завибрировал постограф, вызывая куда-то джинна.
- Даю последний шанс, - сказал он перед уходом. - Думай до завтра, девочка.
Дженни вернулась в карцер и потянулись однообразные бесконечные часы, заполненные безнадежностью, тоской, бессильной злостью и мечтами о справедливости.
Она не знала сколько часов прошло. Здесь, в каменном мешке время утрачивало смысл. Какое время дня на воле - утро или вечер? Сколько дней уже Дженни в заключении? Сгустившаяся за засиженным мухами окошком серая муть не давала ответов.
Стационарный антимагический контур давил на психику, мягко, но неустанно. Даже в те минуты, когда Дженни забывала о его существовании, она ощущала его присутствие, словно тяжелый мешок, взваленный на плечи. Волчица в душе молчала или скулила и выла, требуя свободы. Хотелось спать - просто зверски хотелось вытянуться на нормальной кровати и выспаться. Еще больше хотелось есть - Дженни никогда не была капризна в еде, но от одного вида тюремной каши к горлу подкатывала тошнота.
Тело под одеждой невыносимо чесалось. Но душ, нормальная еда и постель строптивым узникам не полагались.
Время тянулось и тянулось, бесконечно. Девушка то сидела, запрокинув голову, и разглядывала крохотное оконце, словно надеялась увидеть в нем кусочек прежней вольной жизни, то вскакивала и принималась кружить по камере, как запертый в клетке зверь.
