– Сколько же теперь лет самим господам докторам наук? – вслух спросила Алла Константиновна.
– Можно в Интернете посмотреть, – живо отозвалась Лера.
– А там про них есть сведения? Они же уехали из страны, – усомнилась хозяйка.
– Если что-то сделали в науке – конечно, – обескураженно, будто выслушала неандертальца, пояснила гостья. И не сдержалась, коротко прыснула: – Алла Константиновна! Двадцать первый век. Капиталистическая Россия. Столица ее, Москва. Отъезд куда угодно уже не является предательством Родины. В Сети всем доступна информация на любом языке. Хотите убедиться?
– Нет, я не настолько дремучая, просто вырвалось, – пробормотала часть истории.
И принесла ноутбук. Через минуту нашелся внушительный список научных трудов и биографии обоих профессоров. Заключительные строчки каждой были одинаковы: «С 1990 года живет в Израиле». И все. Но главным потрясением и для нее, и для Леры стали даты рождения. Один появился на свет в тысяча девятьсот двадцать третьем году, второй – в тысяча девятьсот тридцать девятом!
«Одному хорошо за девяносто, другому почти восемьдесят, – быстро сосчитала Алла Константиновна. – С ума сойти, какая ветошь. Если Лера не нацистка и желает быть дочерью заслуженного ученого, может выбрать в папы любого. И ведь нетрудно догадаться, которого выберет».
Ей вспомнился студенческий разговор. Ленка тогда усиленно отваживала Аню и показывала той, как нужно трепаться о мужчинах:
– На Григория Самуиловича существуют только две реакции – экстаз при виде или «мне, дебилке, все равно».
Удар был неприкрытым – Тимофеева не участвовала в обсуждении тех, с кем работала в институте, – преподавателей и декана. Она не прочь была родить от ученого доктора-еврея, но никогда вслух не рассматривала кандидатур.
– А если человек стесняется хвалить внешность профессора? Вряд ли сдержанность равнозначна дебилизму, – заступилась Алла.
– Унимать собственный восторг по поводу народного достояния, живого произведения искусства? Это уже признак конкретных эротических фантазий на его счет.
– Твой природный шедевр, твой идеал, мягко говоря, толстоват. Ботинки всегда стоптанные, костюмы мятые. И воротник в перхоти, – насмешливо сказала вдруг Аня. – Полнота и неряшливость, знаешь ли, могут отталкивать.
– Стиль, нездешний академический стиль, – попыталась отбиться Ленка, но было заметно, что она уязвлена.
Алла Константиновна усмехнулась и внимательно посмотрела на Леру. Девушка выглядела поникшей – она тоже неплохо считала в уме.
– Итак, получается, в год нашего поступления в институт Михаилу Ханановичу было чуть больше пятидесяти, а Григорию Самуиловичу – немного за сорок, – зачем-то продолжила упражняться в арифметике хозяйка. – Надо же, а я воспринимала их как дедушек.
– А сейчас им… Извините, но столько не живут… Они уже – руины некогда прекрасных замков. Мечта археолога. В лучшем случае. Или в худшем? – проявила здравомыслие гостья. – Хотите правду? Я была готова услышать историю про красивый роман с сокурсником, которому вредные алчные предки запретили жениться. Он побунтовал и сдался. А мама родила меня.
– Все это вполне могло быть. И с сокурсником, и с доктором, и с пациентом, когда твоя мама была интерном. Но мы с ней проходили интернатуру в разных клиниках. – Голос Аллы Константиновны вновь обрел твердость.
– Да, разумеется. Мы вернулись в исходную точку. Спасибо вам огромное еще раз за то, что уделили время. До свидания.
