Будь у меня твое лицо - страница 20

– Красивая, – говорю я про сумку, пока наливаю себе чашечку кофе. – Еще один подарок?

– Да, от моего директора игровой компании, – отвечает Кьюри, не отводя глаз от телевизора. – Разве она не замечательная?

Кьюри ведет подробный журнал подарков. Там она записывает суммы, за которые их продает, и никогда не теряет след дарителя. У нее есть договоренность с одним комиссионным магазином вещей класса люкс на углу Родео-Драйв в Апгучжоне. Там уверены: она отдаст сумки новыми, а Кьюри, в свою очередь, знает, что ей предложат за них лучшую цену в районе. Если вдруг клиент спрашивает о своем подарке, она бежит в магазин и одалживает сумку на ночь – у них в наличии всегда есть идентичные модели. Обычно у мужчин Кьюри просит одни и те же сумки – так легче их отслеживать, да и хранить дома можно лишь одну, продав остальные.

Знаю, любой хоть сколько-нибудь уважаемый человек умрет от ужаса, если будет пойман в компании с ней. Но, в отличие от других салонных девушек, да и от наших ровесниц в целом, она зарабатывает много, и в то же время ей удается много скопить. Потому ее сложно не уважать. Кьюри, например, ничего не покупает в «Старбаксе».

Ладим мы хорошо – возможно, потому, что редко пересекаемся. Днем я обычно в студии, а она в салоне, работает до позднего вечера. Когда она возвращается, я зачастую или еще в студии, или уже сплю. Правда, один раз, несколько месяцев назад, мы чуть не поругались. Как-то в выходной мы выпивали вместе, и Кьюри обвинила меня в том, что я ставлю себя выше ее – я красива и без операции.

– Знаешь, просто тебе повезло, что твое лицо сейчас в тренде, – сказала она. Глаза ее затуманились – от злости и количества выпитого. – Но не нужно быть таким снобом касательно операций.

Я возразила, сказав, что не понимаю ее, и тогда Кьюри припомнила то, что я высказала во время совместного просмотра дорам.

– Речь шла о Чон Сеул! И ты сама же согласилась со мной! – воскликнула я. – Ты сказала, что ее новый нос как у Майкла Джексона!

– Нет, я знаю, – ответила Кьюри, упав на бок. – Я знаю, о чем ты думаешь. Ты высокомерная сучка.

Она уснула прямо на столе, а я так обиделась, что не отволокла Кьюри в ее кровать. Наутро она даже не помнила нашу ссору и, зайдя ко мне в комнату, спросила, нет ли у меня льда – ночью она упала со стула, заработав на своем дорогом лице шишку.

Но должна признаться: я все-таки чувствую гордость, когда кто-то спрашивает, делали ли мне операцию, а я отвечаю «нет». Глава нашего департамента зашел так далеко, что стряс с меня обещание не отрезать волосы, и теперь я испытываю самое настоящее мучение, когда они бьют меня по талии. Всякий раз, когда я заикаюсь о желании состричь их (да чтоб тебя, глава департамента!), Ханбин собирает мои волосы в руку и начинает говорить о них, словно о находящемся в опасности ребенке. «Я не позволю ей, не переживайте», – тягучим голосом произносит он. А Кьюри даже не читала статьи и обзоры о моей работе, где говорится обо мне как о «художнице с естественной красотой».

– Сегодня запланирован обед с мамой Ханбина у них дома, – вопреки здравому смыслу говорю я Кьюри. – Не знаю, что надеть.

Соседка выпрямляется, и в ее красных глазах неожиданно появляется блеск.

– Правда? Я думала, она ненавидит тебя!

Я строю гримасу.

– Что ж, может, все и сорвется, но таков план. Как думаешь, мое черное платье с длинным рукавом слишком… черное? – спрашиваю я, потягивая кофе.