Но вот её взгляд отразился от взгляда этого парня, и тут же потух, как бы исчез, но он не померк, а лишь преобразился в его голове. И я уже переместился в сознание этого парня, и уже с его угла зрения видел эту девушку, скромно опустившую глаза. И опять возник калейдоскоп картинок их прошлых воспоминаний: девушка в красочном кимоно, любующаяся цветами во время весеннего праздника; улыбающееся девичье лицо на фоне залитого водой рисового поля; фигурка девушки в лёгком кимоно юката у бочки с горячей водой офуро. И всё это видение было вызвано одним блеском девичьих глаз ответной любви, на фоне которой опять звучал мой голос:
– Нам ясно, что неведомый Бог влечёт нас к себе, побуждая светом своей благодати. Его невозможно обрести иначе, чем если он явит себя сам. Но он хочет, чтобы его искали, и хочет дать ищущим свет, без которого они не могут его искать. Хочет, чтобы искали, и желает, чтобы нашли, поскольку хочет открыться ищущим и явить сам себя. Его поэтому ищут тоже с желанием обладать, и бег умозрительного искания ведёт бегущего к покою и начальной цели движения тогда, когда желание ищущего максимально. Мы верно идём к достижению премудрости, лишь если полны величайшего стремления к ней. Ища так, мы ищем верного пути, где она несомненно откроется, явив сама себя. И нам не дано никакого иного пути, и никакого другого пути не завещано нам во всём учении стяжавших премудрость святых.
И тут меня осенило: только что я обрёл новый дар. Я научился входить в чужие мысли и чувства. Я мог входить в головы людей и проецировать их мысли и чувства в свой мозг, проникать в их сознание. Я неожиданно для себя овладел искусством познавать Истину одновременно с разных ракурсов и уже видеть её не субъективно, а реально исключая квази-объективное содержание эмпирического опыта и теоретического понимания. Каким-то чудом я приблизился к восприятию той Истины, о которой мечтал Аристотель, когда в её понимании происходило полное соответствие знания вещам, как видение вечного и неизменного абсолютного свойства идеальной квинтэссенции объекта, о чём так мечтали Платон и Августин, как соответствие мышления ощущениям объекта, которым бредил Юм, и наконец, как мечтал сам Иммануил Кант, как согласие мышления с самим собой, с его априорными формами. Истина, наконец-то, превратилась для меня в реальную правдоподобность как полное соответствие действительности в той очищенной форме, в какой воспринимал её сам Вседержитель.
"Неужели, – внутренне воскликнул я, – это случилось?! И я только что стал богом". Если я обрёл способность проникать в мысли всех людей, знать, что они думают, чего желают и как поступят, то я достиг самой высокой степени просветления. Но сравнялся ли я с Господом Богом? И тут я посмотрел на Натали с полной уверенностью, что проникну в её мысли и посмотрю на себя её глазами. Но не тут-то было. Я видел её прекрасное лицо, яркое сияние, исходящее от её головы, но проникнуть в её мысли я не смог. Я видел её улыбающийся немного ироничный взгляд, но войти в её голову я не был в состоянии. Она смотрела на меня хоть и с любовью, но немного насмешливо, и это останавливало меня. Она сама являлась для меня Богом, объектом, загадкой, которую я так и не мог разгадать. Любовь мешала мне это сделать, она прятала от меня её сущность и заставляла меня почувствовать свою ущербность.
