Если они вот так играют, по согласию или без, то как же подавляют чужой протест? Это не школа, где куча камер, это огромный особняк, с сотней людей, упивающихся происходящим.
На что все они будут готовы?
Крепко сжимаю сумку в руках, притиснув ее к груди.
Если честно, надеюсь, что Арсений уйдет. Зачем он вообще за мной вышел — понятия не имею. Хотя, думаю, решил припугнуть. Он хочет, чтобы я держала рот на замке. Вся его любезность сегодня была не больше чем уловкой. Никому здесь невыгодно, чтобы я болтала.
Переступаю с ноги на ногу. Его присутствие нервирует. Молчание — тоже.
Перетряхивает. Когда же приедет папа?! Время уже идет на секунды.
— Я ничего не расскажу родителям, не буду жаловаться, — говорю, наконец взглянув на него. — Можешь тут не стоять.
— Хорошо. Спасибо.
— Пожалуйста, — произношу не без издевки.
Мейхер ухмыляется, а потом его лицо приобретает такое странное выражение…
Я его никогда не видела. Стоит уносить ноги? Он что-то задумал?
Вздрагиваю от прикосновения. Мейхер обхватывает мою ладонь, сжатую в кулак, медленно ее раскрывает и кладет поверх цепочку.
Тут же касаюсь пальцами шеи.
— В карман сунул, забыл отдать.
— Не трогай меня, — аккуратно высвобождаю руку. — За цепочку спасибо. Но больше никогда меня не трогай, не подходи и не разговаривай. Никогда.
В глаза бьет свет фар. Папа приехал. Можно выдохнуть, но я не могу. Тело зажато. Я вся один сплошной комок нервов. Сейчас мне как никогда нужно расслабиться, улыбаться, быть бодрой и активной, чтобы родители ничего не заподозрили.
Я, наверное, могу им пожаловаться о произошедшем, но, если честно, боюсь последствий. Вот и вся моя тяга к справедливости. Я просто поджала хвост. Как же за себя стыдно.
Я знаю своего папу, он взрывной. Устроит скандал, разборки. Но что, если из-за меня и пострадает? На что готов отец Мейхера ради того, чтобы прикрыть сына? Нужно быть реалисткой и включить наконец-то голову.
Сжимаю цепочку в кулак и быстрым шагом иду к машине.
Меня потряхивает. Слезы вот-вот прокатятся по щекам. Всхлипываю. Незаметно смахиваю скользнувшую по лицу каплю и запрыгиваю на заднее сиденье.
— Что за парень? — с ходу спрашивает папа. Он смотрит в лобовое стекло, прямо на Мейхера.
— Одноклассник. У меня от музыки голова разболелась, я вышла вас сюда дождаться. Он составил мне компанию.
— Андрей, — мама касается отцовского плеча, — просто мальчик из класса, что тут такого?
— А я что-то сказал?
Судя по тому, как мама меня защищает, Мейхера издалека она не узнала. Да и без очков вдаль она плоховато видит. Говорит, что это у нее наследственное, после тридцати начало садиться, как у бабушки.
В прошлый раз, когда он зажал меня в школе, пришлось долго и упорно объяснять маме вечером, что ничего ужасного не случилось. Что все это не больше чем шутки. Она вроде поверила. Успокоилась.
Папа выкручивает руль и словно между делом бросает:
— Что-то не припомню я у тебя таких одноклассников.
Если быть откровенной, то в глаза папа всех и не знает, в отличие от мамы. Поэтому быстро подбираю кого-то высокого и темноволосого из наших и без запинки выдаю:
— Это Марк Пущин, пап.
— Ладно, понял. Рассказывай, тусовщица, как вечеринка-то? Или мы тебя в самый неподходящий момент выдернули? — папа улыбается. Вижу это по его профилю.
— Нормально. Потанцевали, поболтали, поиграли.
— Играли?
— Ага. Была классная анимация на активности, — бормочу, зажмурившись, а перед глазами все еще пасть собаки.
