- Прости меня. Я накрутила себя - думала, что-то с ним случилось, попал в аварию... побили! Не разобравшись, обвинять стала. Прости! Я не знаю... мне очень неудобно тебя обременять своим сыном. Это моя обязанность - следить за ним, воспитывать. Я сама виновата, что не смогла общий язык с ребенком найти...
"Это обязанность отца" - думал я, но сказать такого, конечно же, не мог. А все потому, что в прихожей на стене, и даже в кухне на самом видном месте висели фотографии: вот молодой мужик посадил себе на шею пяти-шестилетнего мальчишку; вот Эмма в свадебном платье, безумно красивая, со светящимися от счастья глазами смотрит на этого же парня, держит за руку; вот она с огромным животом, который обнимают его руки. В первый свой приход сюда я не рзглядывал фотографии, да я их даже не заметил. Сейчас же почему-то глаза зацепились, задержались... и я начинал понимать всю боль, всю трагедию этой милой кудрявой женщины - она любит своего погибшего мужа до сих пор. Она до сих пор живет мыслями о нем. И что удивительно, в сердце зарапнуло, как если бы у меня были на нее какие-то права, а она вот так вот несправедливо любила другого. Как если бы я сам был неравнодушен...
- Не выдумывай. Мне на самом деле нужен помощник. Так что у меня свой интерес.
Из дверного проема в прихожей просматривались принадлежности для ремонта - кисти, рулетка, рулоны обоев, банки с краской, какие-то тряпки, сложенные на полу возле стены. Но краской не воняло, окна - нараспашку - ремонт явно не начинали, обои не клеили.
- Ремонт когда планируешь начинать?
Я внимательно смотрел на нее, поэтому и не укрылось от меня, как опустились плечи, как она сникла, погрустнела еще больше после моих слов.
- Не знаю теперь, начинать ли его вообще...
- Почему?
- Теперь, вроде как, он не сильно-то и нужен...
- Может, я как-то помочь могу?
Она с грустной улыбкой посмотрела мне прямо в глаза и, видимо, желая просто пошутить, сказала:
- Можешь. Стань моим мужем...
9. 9. Эмма
Он сел на Андрюшино место. И мне было это неприятно. Хотя умом я, конечно, понимала, что чужому человеку невдомек, что именно на этом стуле, за этой стороной стола, у окна, любил когда-то сидеть мой муж. И так уж повелось в нашей семье, что ни я, ни дети, ни Вера Васильевна, если ужинала или обедала у нас, никогда на него не садились. Ютились за небольшим столом в маленькой кухоньке, вмещались с трудом, но не смели... Хотя ведь глупость конечно, Андрей все равно никогда больше...
Естественно не сказала ему ничего. Размешивая ложкой отсутствующий в чашке чая сахар, я рассматривала его. Интересное мужское лицо - чернобровое, кареглазое, с небольшой темной щетиной, короткий ёжик волос... "Каждый день ему бриться приходится, - почему-то подумалось вдруг - такие мужики, с повышенной волосатостью, быстро зарастают".
Руки тоже волосатые, крепкие, с сильными крупными пальцами. На них я снова зависла, как говорит Кирилл. Руки Павла волновали меня. Почему-то именно на них мне хотелось смотреть - как эти пальцы отламывают кусочки хлеба и аккуратно отправляют в рот, как держат ложку. И ведь понимала, что некрасиво это, нельзя так навязчиво следить за человеком, тем более, когда он ест. Но снова и снова ловила себя на том, что смотрю... И думала, что, конечно же, пялюсь на них исключительно, как художник...
