Читать онлайн Ярослав Солонин - Букет Миллениала

Меня зовут Слава Осокин, и я переезжаю.

К двухтысячному году, к своему двенадцатилетию я успел побывать в Сочи, Туапсе, Малаге, Гранаде, Мадриде, Барселоне, Курске, селе Бабяково, Боброве, Москве, Туле, но родной город до сих пор знал плохо. Что уж говорить про область. Знал ли я деревню? О, от крестьянских корней оторвали урбанистические ураганы – все бабки и прабабки в должной мере урбанизировались и эмансипировались, и ни одного, хотя бы самого завалящего сельца мне не обломилось.

«Родной край». Этим словосочетанием обычно пытают первоклашек, но по факту штука красивая. С ним меня познакомили поездки на дачу под Землянском, один раз побывал семилеткой на деревенской свадьбе дальних родственников – в посёлке Касторное Курской области. Неподалёку там стоит замок, пахнет навозом – всё как в средние века.

В основном же сельский уклад привозили сводные родственники из посёлка Красный луч Луганской области. Очарование старинных городов приезжало вместе с пряниками и сувенирами в виде лаптей от тульской родни. Крым взирал на меня с вышитого прабабушкой крестиком маринистской картины, а также шумел из ракушки и обнажал свои голубые и лазурные красоты на старых фотографиях.

Ну и сама прабабушка Матера Кшесинская-Морозова в этом плане представляла солидный источник знаний. Но что ни говори, а центром мира оставался Советский район города Воронежа, где я и прожил до десяти лет. Моя Йокнапатофа, мой Дикий Запад, мой Личный штат Айдахо, даром что без Шекспира и гомосексуализма. Ладно, Шекспир стоял полным собранием пятьдесят-бабушкинского года на полке, но, когда я учился читать, я его упорно называл «Рипскеш».

Район сравнительно молодой. Образовался 10 апреля 1973 года, и к моменту моего рождения ему было всего пятнадцать лет. Если верить путеводителям, Советский район – один из самых зелёных районов Воронежа. Если верить экологам, это «лёгкие города». Двор, в котором я рос, стоял на краю леса. В лесу прятались партизаны, маньяки, глодала косточки Баба-яга.

Стоило выйти за пределы улицы, на которой я рос – проспекта Патриотов, как перед тобой открывались манящие горизонты: посёлок Первое Мая, военный аэродром Балтимор, Курская трасса. В детстве у меня всё перемешалось: соус «Балтимор», аэродром «Балтимор». Балтимор – овощная культура. 47-й бомбардировочный авиационный полк, 105-й смешанной авиационной дивизии 6-й армии ВВС и ПВО Западного военного округа. Первый линейный полк ВВС (ВКС) России, перевооруженный на фронтовые бомбардировщики Су-34. Кетчуп Балтимор Ай-нанэ-нанэ. Просто попробуйте Балтимор, и вы поймете, что есть можно со вкусом. Хочешь испортить шашлык? Полей его «Балтимором».

На горизонте возникали интересные оптические иллюзии, и дальние туманы с облаками мне казались сказочными морями. При наличии воображения в этом районе очень даже сказочно жить. Смесь советского генплана и заброшенности 90-х. Советского, конечно, больше – в школе ещё учили по-советски, некоторые первоклашки носили школьную форму. Хоть я её и не носил, но у меня она тоже была. Висела в шкафу, с нашивкой и значком Октябрёнка с вихрастым Ильичом.

Многие мои фантазии, видения, иллюстрации из книжек, рифмовались с духом района, с его неявной футуристической направленностью, фресками с космонавтами на здании «Дома космонавтики». «Новая планета», Константина Фёдоровича Юона из хрестоматии по культуре двадцатого века рифмовалась с багряными закатами на горизонте.

На холме в парке Оптимистов-пессимистов, где у подножия текла асфальтово-железная река Курской трассы, была обустроена лыжная горка. Чуть дальше, в том же парке, до сих пор сохранившаяся берёзовая роща, где я путешествовал ещё в младенческой коляске. В парке «Танаис» были белки, во дворах – кошки и собаки. На ветках – птицы. Были даже снегири, теперь они куда-то подевались. К моменту переезда, весь остальной город я представлялся чем-то очень отдалённым, куда надо долго ехать на автобусе, трамвае или троллейбусе, поезде, дилижансе, бричке. Далёкий Северный район, загадочный Центр, пахнущий кабаками, сосисками в тесте, фейерверками, мороженым. Историческая часть. Совсем неведомый промышленный Левый берег.

К моменту наступления нового тысячелетия случилось несколько определяющих переходов и разрывов: я перешагнул десятилетний рубеж, мы переехали из привычной трёшки в довольно-таки убогий частный дом с сортиром на улице, но зато с большим участком, ну и наконец, я совершил переезд в более историческую часть города. В бывшую слободу Гусиновку. Оттуда и пошёл Воронеж в 1586 году. То есть к моменту моего рождения городу и этому району исполнилось 402 года, к моменту переезда – 413 лет.

Лето 1999-го прошло на чемоданах. Сразу после моего окончания третьего класса съездили в Туапсе к сводному брату отца. В июне море было ещё холодное. Я нанырялся всласть, и на всё лето застудил уши. Да и тема переезда была как-то на обочине моего внимания. После 1998-го рубль совсем расклеился. Цены на недвижимость тоже упали. Что-то они там с покупателем решали-решали, потом искали подходящий дом. Родители хотели именно частный дом. Или сначала дом искали, а потом решали-решали с продажей. Да какая разница? Я гулял тем летом мало. Всё больше смотрел видак, слушал музыку и рубился в приставку. Ещё на велосипеде гонял. Но когда обострялась ушная боль – точно сидел дома. Впервые она настигла она меня в поезде «Адлер-Воронеж». Эта резкая тянущая боль откуда-то из глубины черепушки.

В тот момент я понял, что от себя в случае чего не убежать. Потенциальный источник боли будешь всегда носить с собой.

Потом температура, делающая тебя беспомощным. Но главная неприятность – головная боль, да.

Зато видеокассет тем летом было навалом. Что-то купили, что-то отец у друзей взял, что-то в видеосалоне брали. «Ворон», «Ворон-2», «Бойцовский клуб», комедии с Эдди Мёрфи, боевики с Джеки Чаном, Брюсом Ли, Стивеном Сигалом, советские комедии, всевозможные «Няньки», «Трудный ребёнок», хорроры, русский арт-хаус. Помню, меня очень пугала «Капля» Чака Рассела. Если в двух словах, кино про неведомую хрень странного желеобразного пошиба с розовым отливом, которая жрёт людей пачками.

А «Кровавую луну» Тони Люн Сиу-Хуна вообще за то лето раз десять пересмотрел. Маньячина, прикинутый под фаната Оззи Осборна ходит по Нью-Йорку и убивает мастеров восточных единоборств. На его след нападает белый парнишка Кен, отставной полицейский, с проблемами в семейной жизни и травмированной психикой. Точнее Кена дают в нагрузку желчному негру-полицейскому, а Кен включается в игру после того, как маньяк замочит его учителя.

Потом кипа русских фильмов вроде «Особенностей национальной охоты», «Брата», «Мытаря», «Макарова». Да, это можно смело назвать «видеолетом». С июля вещи уже были собраны, кровати развинчены, спали на полу на матрасах.

Переезд стал для всего двора событием. Хотя помню, что я ни с кем из пацанов не попрощался. К 1999 году дружба у нас уже разладилась, и я решил, что ну их к чёрту. Возможно, внутренне я был готов к переезду загодя. Вещи помогали грузить самые выдающиеся местные алкаши. Зелибобы, как называл их. За водяру и кормёжку погрузили скарб в грузовик.

Они же приехали в пункт назначения, и там им накрыли уже царский стол. Новоселье отмечали несколько дней. Я могу точно назвать водораздел между детством и не-детством. Это август 1999. Группа «Кино». Правда, кроме «Звезды по имени солнце» и «Группы крови» на моём сборнике не было других песен Цоя. Алкаши, помогавшие с транспортировкой вещей, а дальше – и со строительством, тоже любили «Кино», прищёлкивали пальцами и просили сделать побольше. Тогда мне они казались потрёпанными, идущими в закат немолодыми людьми. Но на самом деле, им было 25—40. Хотя они были потрёпанными, и многие из них гнали в закат на всех парах. Но никто из них в батраки для строительства будущего особняка, который запланировали родичи, не записался. В Гусиновке были свои специалисты. Местного разлива. Не кочегары мы, не плотники, и сожалений горьких нет. Мы раздолбаи-алкоголики, из синевы вам шлём привет.

Мне посчастливилось застать город старой, позднесоветской закваски. Нечёсаный, таящий неожиданные открытия. Со всеми этими «сосисками в тесте» и «сахарной ватой», бабушками с семечками и киосками со всякой всячиной: от водки и презервативов – до петард, брелоков, марвеловских и DC игрушек. Без домофонов, кодовых замков, закрытых, и потому зассанных дворов. Без смс. Главными смс-ками были письма.

Что касается Гусиновки, в конце Второго тысячелетия она представляла собой настоящую, затерянную в самом центре города деревню. С козами, утками, свиньями и гусями. Во времена слободы Гусиновка там каждый февраль проводились общегородские гусиные бои. Если Рим гуси спасли, то Гусиновке они дали название. По иронии судьбы, в 1970-х, когда строили Воронежское водохранилище, прибрежную зону затопили и местных жителей переселили в Советский район, который я в 1999 году покинул. Внешне это, конечно, деревня. Но каков бэкграунд: в 1809 году здесь родился поэт Алексей Кольцов. Большая Стрелецкая, 53. Мы, кстати, поселились в пяти минутах ходьбы от этого места. В 1696 году в Гусиновке в доме подьячего Приказной избы Игната Маторина останавливался Петр I. В Воронеже он прожил год. Строил корабли, готовился к Азовскому походу. Именно в Гусиновке бард Булат Окуджава научился играть на гитаре – здесь жил его тесть по первому браку, который виртуозно владел семистрункой. Единственный из уцелевших с дореволюционных времён – дом мещанина Рыжкова. Он располагается недалеко от Митрофановского источника. В годы Первой Мировой там находился военный госпиталь. В Великую Отечественную там снова разместили военный госпиталь. Когда началась эвакуация, не всех раненых сумели забрать. Нацисты расстреляли их в Песчаном логу, где та же судьба постигла ученика Ильи Репина, художника Александра Бучкури. Его вели на расстрел вместе с женой Вассой, которая была тяжело больна и не могли ходить. Бучкури вёз её на санках.

После войны здесь обустроили поликлинику для местных. Говорят, врачи были добрые, знали каждого гусиновца в лицо. В 1996 году этот дом окончательно затопило водой – на три метра. Ушлые ребята растащили всё, что можно растащить. Сейчас дом представляет собой бетонную коробку, затопленную водой, выглядывающую из зарослей. Внутри мусор, кирпичи, доски. Однако местная достопримечательность, объект восхищения краеведов.