Ещё с нами переехал пудель Ральф. Был он уже стар, глух и слеп.
У профессора Мойше было две полуовчарки, Найда и её сынок Рекс. Мойше любил вести со своими собаками долгие содержательные сократические беседы. Обычно это выглядело так. В полупустой комнате его дома стояла кровать с панцирной сеткой, возле которой стояла табуретка с почти пустой бутылкой водки. На кровати лежал и похмельно стонал Мойше. В углу комнаты лежало несколько собачьих куч. А ещё стоял здоровенный сундук с амарантом, о котором следует рассказать отдельно. Возле кровати сидели Рекс и Найда. Мойше гладил и хлопал собак по голове и приговаривал: «Найда, охламонка ты. О-о-охламонка… Ре-е-екс, а ты разъебай, Рекс. Разъ-е-бай». Потом вваливалась сожительница Мойше, потерявшая его, иногда она делала это с подругой. Гарпии врывались в холостяцкую обитель, выгоняли собак на мороз, обливали Мойше холодной водой, расцарапывали ему морду. Если в доме оказывался Цыганок – его бабы выгоняли пинками, попутно выдирая ему остатки волос.
– Ух, ёлки палки, что же вы делаете, ёлки-палки, ай-ай-ай.
– А ну канай отсюда, козёл, пока мы тебе яйца не оторвали.
– Уйди, ведьма, – заклинал взъерошенный всклокоченный непохмелённый Мойше, совсем как Бунша-Грозный из комедии Гайдая.
Женщины входили в раж, и, по-моему, наслаждались экзекуцией. Мойше увозили на такси. Иногда его отдавали в наркологию, где он несколько дней смирно лежал, потом не выдерживал и прямо в больничном халате сбегал. И возвращался в родную Гусиновку. Как я понял, он разошёлся со своей любимой женой, и вот второй брак, незарегистрированный, был совсем неудачным. Мойше играл роль непослушного мальчика, а его пассия отрабатывала роль строгой мамаши-садистки. Животных, насколько можно судить, она не любила. Они ей отвечали взаимностью: рычали на неё и выли. Кого по-настоящему любил Мойше, так это свою дочь, выдающуюся оперную певицу Марисоль и внучку – будущую оперную певицу Горицу. Катя рисовала собак, кошек и дедушку. И тоже его очень любила. Интуитивно она понимала, что дедушка вступил в неравную борьбу со смертью, что-то надломилось в потомке гордых казаков.
Мойше Шафонский точно вошёл историю. Уже хотя бы благодаря изобретению оригинального и дешёвого способа экстрагирования масла из семян Амаранта. Амарант – древнее растение родом из Южной Америки. На родине его называли «пшеницей ацтеков» и «хлебом инков».
Оттуда оно попало в Северную Америку, Индию, Китай. Как говорят в науке, «вторичным местом формообразования» амаранта стали Северная Индия и Китай. Во времена Испанской колонизации Америки, или La Conquista, культура амаранта стараниями конкистадоров попали в Испанию, оттуда – в остальную Европу. И сначала амарант использовали, как декоративное растение. Уже потом его стали использовать в качестве кормовой культуры.
После кончины аристократа Веспасиано Колонны в 1528 году, его супруга Джулия Гонзага выбрала в качестве своего герба цветок амаранта и девиз Non moritura, что значит «Не собираюсь умирать». Как писал про Джулию поэт Ариосто: «Узрите ту, чья слава распространяется по всему миру за несравненную красоту и грацию… спустившуюся к нам с небес как богиня».
А теперь об этимологии слова «амарант». Есть в древнеславянском пантеоне богов Мара. Она же Морена, Марена, Моржана, Тёмная Богородица, Черноматерь. Можно догадаться, что она как-то связана со смертью, с мором. Так и есть. Мара правила вместе с Чернобогом-Кощеем. Заведует навью и подземным царством. Сражается с силами света и всё время норовит продлить зиму по максимуму. Её владения простираются за рекой Смородиной, куда можно попасть через Калинов мост, соединяющий мир яви и нави. Весна наступает, когда Солнце побеждает Мару. Но она каждый год возвращается в надежде погрузить мир в вечный сон, полный кошмаров. Есть мнение, что древнее капище Мары располагается на месте нынешней Останкинской башни. Амарант – это противоядие от Мары. Из него можно получить эликсир бессмертия.
