Темнота на лестнице повсюду. Она растет из камней, как мох. Она стекает по ступеням, как патока. Она свисает с потолка, как паутина, цепляясь за волосы и воротник пальто. Под ногами – непонятная мешанина из грязи, обломков строительного мусора и стекла. К счастью, в этой темноте почти ничего не видно, и о том, что хрустит и дробиться под каблуком ботинка остается только гадать. Перил у лестницы нет. Странно, что сама лестница еще держится.
Слышен шорох. Никак не пойму, или это я веду себя, как слон в посудной лавке, или этажом выше есть кто-то еще. Но шаги не приближаются, и я, затаив дыхание, иду вперед. Черный цвет я, конечно, люблю больше белого цвета, но слишком долго находится в темноте очень действует на нервы. Особенно тогда, когда не знаешь, чего ждать.
На следующей лестничной клетке горит еще одна лампочка – точная копия той самой, из моего коридора. Дверей здесь нет, но есть грязное оконце с разбитым стеклом. Странно только то, что звук дождя и вовсе, не слышен. Через щель видно улицу, капли бьются, как осколки, но все так тихо, будто кто-то выключил громкость, чтобы спокойно спать.
Плевать на капли, на звук и темноту. Я уже почти выбрался из этого кошмарного места. Я на третьем этаже. Еще немного и все будет позади. Пусть полиция занимается этим делом, а мной займется психиатр, если не поможет алкоголь.
Ободренный светом я спускаюсь вниз, сразу через несколько ступеней, но не забываю смотреть под ноги. И именно поэтому я увидел надпись не сразу, а лишь тогда, когда почти проскочил ее. Я замер, повременил, шагнул назад, стараясь разглядеть то, что написано на облупившейся, как кожа, стене. Неровным истеричным почерком, черной краской на сером камне было выведено только одно слово.
– «Буковки», – читаю я вслух, удивляясь своему, но такому непривычному голосу, – Буковки…
От слова «буковки» почему-то веяло могильным холодом. Оно было совсем лишним, абсолютно неподходящим и чужим для этих стен. Как детский смех на кладбище. Как стук в пустой квартире. Как белый лист в рукописи. Из всего, что я видел за это время, только безобидное граффити действительно пробирало до костей, а вот все прочее казалось простым и понятным.
Паническая атака. Это бывает. Я нездоров. Даже в такие моменты стоит пытаться думать логично.
Я спускаюсь вниз, но уже медленнее. Слово на стене отрезвило, резко выдернуло из мыслей в реальный мир. Один лестничный пролет сменяется другим, бесконечные ступени хороводом сбегают вниз, а я прислушиваюсь к тишине, словно опасаясь, что эхо от моего голоса еще не затихло. Я осознаю, что боюсь разбудить этот дом. Я боюсь не того, что может таиться в нем. В его комнатах и коридорах. Я боюсь его самого. И эта мысль настолько нелепа, что я почти верю в нее.
Лестница обрывается узкой замусоренной площадкой. Двери подъезда прикрыты, но не заперты, и я с усилием распахиваю их, ныряя из темноты заброшенного дома в темноту дождливой ночи. Холодные капли приводят в себя, остужают лицо, успокаивают головную боль, проснувшуюся от звука собственного голоса. Улица дарит покой.
Я отхожу на несколько шагов от подъезда, нахожу в себе силы обернуться и посмотреть своему страху в лицо. Угрюмая многоэтажка с ослепшими глазами окон, кажется, продолжает следить за мной из каждой своей трещины и щели. Ну уж нет, поздно! Я на свободе. Я выбрался, и тот, кто оставил меня здесь, дорого заплатит за это! Теперь пусть этим занимается полиция, куда я непременно отправлюсь, лишь дам знать Хелле, что я жив и здоров.
