Рассказывая об этом, докладчик часто упоминал имя одного мирянина, незаурядного и энергичного человека, в прошлом – военного, который первым заставил верующих построиться в одну колонну, лично её возглавил и привёл на место явления иконы, что произвело неизгладимое впечатление на современников и на многие годы стало образцом для подражания.
С тех пор в крестный ход ежегодно вливались сотни новых ходоков, мечтавших проверить, смогут ли они выдержать темп и «не сойти с дистанции». В течение недели тысячи людей, как солдаты на марше, шли одной колонной по одному маршруту и, казалось, никто не замечал, как неузнаваемо изменилось их шествие, которое с каждым годом требовало всё больше средств, порядка и обязательств.
Сначала, чтобы справится со всей этой разнородной массой, в крестном ходе обязали участвовать всех местных священников, затем чиновников и служащих. Наиболее способные из них возглавляли группы численностью в несколько тысяч человек, и поскольку между ними приходилось держать интервал, этим группам приходилось идти не только днём, но также ночью, освящая путь электрическими фонарями.
Так старое, доброе, почти семейное дело, в основе которого лежали личный подвиг и братская любовь, переродилось в заорганизованный, тысячеголовый марш. И хотя докладчик рассказывал о нём с нескрываемым восторгом, разделить его Филипс не мог. Капитану было жаль всех этих людей, которые так и не поняли, каким богатством владели, и что потеряли. «О, если бы они понимали, чем могут обернуться подобные „новации“! Но, видимо, полковник Моррон прав, и на это способны немногие. А город, действительно, был хорош!» – думал капитан, перелистывая в памяти фотографии, которые произвели на него сильное впечатление, и, наконец, уснул.
Ему снилась незнакомая, холмистая, неухоженная, дикая земля, покрытая густыми, почти непроходимыми лесами. Капитан стоял на холме и сквозь густые ветви сосен пристально вглядывался в ночь, которую где-то далеко на горизонте освещали вспышки огней. Это шёл крестный ход. Капитан прыгнул с обрыва, расправил крылья и, ощутив под собой плотный и холодный воздух, полетел.
Неожиданно ночь превратилась в день, леса расступились, и среди них открылся город, стоящий на высоком берегу большой и полноводной реки. Он был прекрасен.
Ликующее мартовское солнце освещало город целиком, все улицы, площади, сады и овраги. Даже пустыри в его лучах казались необычными и удивительными.
Был воскресный день. Горожане давно проснулись и теперь расходились из церквей по домам, заполняя узкие улицы обычной для этого часа суетой, оживлёнными разговорами, пересудами, дружескими перемигиваниями, тычками, похлопываниями и рукопожатиями. Колокола церквей пели, не переставая. Фыркали и ржали кони. Лаяли собаки. Под полозьями саней весело скрипел снег. Испуганные возницами голуби били крыльями и пытались взлететь в чистое и высокое небо, в котором безраздельно властвовало мартовское солнце, необычайно яркое и жаркое для этих дней.
Но вот снег почернел и осел. Лёд просветлел и отошёл от берега, вздулся и треснул. Река набухла, поднялась, лопнула и понеслась, растеклась, заполнив собой прибрежные луга. Так, что кусты цветущей сирени, очутившись посреди неё, казались диковинными островами или кораблями заморских купцов, приплывших посмотреть на эту красоту. Колокольный звон по-прежнему продолжал взывать к небу, реке, лугам, людям и очнувшейся после зимней спячки земле: «Проснись, проснись!», «Восстань, восстань!», «Дыши, дыши полной грудью!», «Живи, живи!». Филипс ещё долго слышал его за спиной, когда, миновав город, летел навстречу крестному ходу, спешащему сквозь зазеленевшие леса и поля. Наконец, капитан приблизился к процессии достаточно, чтобы разглядеть идущих.
