Постаравшись отогнать от себя мрачные мысли, Афанасий подставил лицо давно не виденному солнышку, льющему свет сквозь узкие окна под потолком. Зажмурился, по кошачьи ловя щекой солнечное тепло.
Чертиком подскочил старик, всплеснул руками, заскакал вокруг Афанасия, как беспокойная наседка перед вымахавшим ввысь кочетом. Замахал руками-крыльями:
– Радость, радость. Гость дорогой поправился! Поднялся на ноги, сила и стойкость коих сравнима со столетним карагачем…
– Полно, дед, не мельтеши, в глазах рябит. Хоть Абу встать и разрешил, а слабоват я еще…
– Слава Абу, достойному лекарю, чье искусство оживляет мертвых и заставляет Солнце и Луну с удивлением взирать с небосклона на дела людские!
Вышедший из комнатки вслед за Афанасием лекарь польщено зарделся.
– Надо выкинуть грязные тряпки, недостойные касаться тела нашего дорогого гостя! – не унимался старик. Он сунулся было за занавеску, но Афанасий поймал его за шиворот:
– Ты вот что, мил человек, красоту давай на потом отложим, а допрежь пожрать собери. А то от питья на травах кишки совсем свело.
Старик взглянул на Абу, лекарь благосклонно кивнул – мол, уже можно и покормить выздоравливающего.
Старик трепыхнулся в могучей длани Афанасия, фыркнул. Нацепив на лицо улыбку, побрел к боковой двери, что вела к кухне. На улице раздался его резкий голос, отдающий челяди почти воинские команды.
Через несколько мгновений в залу вбежал босоногий мальчишка, сгибающийся под тяжестью дастархана[8]. Бросил его посреди комнаты прямо на устилающие пол ковры и стал раскатывать. Другой мальчишка принялся раскидывать вокруг узкие ватные одеяла. Третий внес запотевшие, остывшие в проточной воде узкогорлые кувшины с питьем. Четвертый – блюда с сухофруктами и орехами. Потом еще один мальчик, а может, и первый, тот, что дастархан расстилал, не разобрать, внес уставленный разнообразной снедью поднос. Стал расставлять одуряюще пахнущие кушанья на заменяющей стол скатерти.
Личный повар Мехмета был настоящим поэтом в своем деле. Как рифмы, сплетал он в одном салате зеленый лук и зерна граната, вареную по-хорасански баранину с хитрыми индийскими травами, медовую халву с кокосовым молоком.
Не дожидаясь, пока последнее блюдо займет свое место, оголодавший Афанасий накинулся на все это великолепие, не соблюдая ни порядка, ни меры. Запихивал в рот огромные куски и глотал, не прожевав. Лекарь присоединился с краешку, деликатно отщипывая небольшие кусочки. Стражники пожирали роскошный стол глазами. Дергали кадыками, сглатывая тягучую слюну. Старик у дальнего выхода замер, вытянув шею, всем своим видом выражая готовность выполнить любую прихоть трапезников. Абу, отстранившись, чтоб не долетали брызги, с улыбкой наблюдал, как ходят под сухой кожей челюсти купца, разгрызая волокнистое мясо, отщипывал с веточки янтарный виноград и запивал его шербетом из медного стакана. Наконец, утолив первый голод, Афанасий откинулся на топчане и блаженно прикрыл глаза. Доктор налил себе еще стакан шербета и, медленно потягивая напиток, приглядывал за больным – не разошлись ли края раны от обжорства.
Шум снаружи заставил купца встрепенуться. Стражники с ленцой поднялись со своих мест и вытянулись в некое подобие приветственного строя. Дверь распахнулась, на пороге появился Мехмет. Он был мрачен. Едва кивнув Афанасию и лекарю, он подошел к столу. Поджав ноги, упал на одеяло, громыхнул тяжелыми доспехами. Оттолкнул сунувшегося было под руку старика, не глядя налил из кувшина в стакан какого-то напитка. Залпом выпил, не обращая внимания, что проливает жидкость на золотое шитье дорогого халата и чеканный узор медного панциря, надетого поверх. Налил еще, поднял, но до рта не донес. Поставил обратно. Замолк надолго, глядя куда-то поверх плеча купца. Лекарь перестал улыбаться.
