– Сейчас рожу! Не могу больше! А-а-а!
Говядин выпроводил побледневшего Мотыльковского в другую комнату и по-хозяйски распорядился:
– Аглашка, нагрей воды! Захвати кувшин, таз и полотенце. Шевелись, дурында. Чего рот раззявила?!
Беспардонно задрав на роженице платье, он приказал согнуть в коленях ноги. То, что Говядин увидел, ввергло его в шок – из жены банкира пошла икра! Доктор еле успел подставить таз, который наполнился зернистой кашей.
– Уф, полегчало! – прошептала барыня. – Ну, кто там: мальчик или девочка?
Доктор вытер лоб полотенцем и опустился в кресло. Безумными глазами он неотрывно смотрели на тазик с икрой. В комнату ворвался банкир и остановился в замешательстве.
– Вот, любуйтесь! Можете засолить, можете в пруд вылить. На ваше усмотрение, а я умываю руки! – Говядин снял халат и стал запихивать его в саквояж.
– Господи, какой случится конфуз, если обо всем узнает общественность! Объясните же мне, черт побери, что все это значит? И, пожалуйста, никому ни слова! – Петр Иванович протянул Говядину несколько купюр.
– Не волнуйтесь. Разглашение врачебной тайны карается законом! Все останется между нами! – Доктор спрятал деньги в карман. – Видимо, когда ваша благоверная купалась в пруду, то какой-нибудь карась или окунь пустил молоки. Чудесным образом они попали в ее организм, и произошло оплодотворение! Других объяснений я не нахожу.
Петр Иванович проводил доктора и долго ходил из угла в угол, что-то бубнил под нос, а затем, не сдерживая эмоций, обратился к портретам давно почивших родственников:
– Вы только посмотрите, люди добрые! – Его ноздри раздувались, как у загнанной лошади. – Она мне с карасем изменила и в подоле принесла! Нет, чтобы от благородной рыбины зачать, от осетра, например. Было бы не так обидно! Что мне теперь с ее выводком делать? Аглашка, корова неповоротливая, засоли икру, – гостям скормим. Не пропадать же добру!
Непредсказуемой для Мотыльковского была реакция супруги. Не видя за собой вины, она пала на колени и забилась в истерике.
– Ах, Петр, побойся Бога, это же дети мои! Неужели ты их уморишь ради чревоугодия? Не позволю, Ирод, не позволю! – обхватив его за ноги, она голосила: – И меня засоли вместе с ними! Засоли и скорми дружкам ненасытным!
Вид ошалевшей жены взбесил банкира. Он плюнул на пол.
– Черт с ними, пусть живут! Аглашка, возьми бричку, отвези икру в усадьбу и вывали в пруд. Барыня будет ребятню свою на удочку в следующем годе отлавливать! Да язык свой прикуси.
Ночью Мотыльковский долго не мог уснуть. Мысли о том, что в пруду будут плавать выблядки, зачатые от карася, приводили в бешенство: «Вдруг они научатся говорить? Поймает какой-нибудь крестьянин рыбешку, а она заявит: „Отпусти, сукин сын, я барское дитя!“ – стыда не оберешься! Представляю, какие разговоры пойдут! Хоть на край света беги!» Втайне от жены он посетил усадьбу и приказал мужикам выловить из пруда всю рыбу.
Синим, пропитанным влагой утром в город вкатилась громыхающая повозка. С нее свисал громадный рыбий хвост. Он волокся по мостовой и оставлял широкую склизкую полосу. Редкие прохожие с удивлением смотрели на рыбину. Какой-то оборотливый трактирщик подбирал чешуйки размером с блюдце, рассчитывая использовать их в качестве тарелок. Телега медленно вкатилась во двор Мотыльковских. Разбуженный шумом банкир нехотя поднялся с кровати и вышел на крыльцо. Гигантский карась нагло взирал на него стекленеющим глазом. Мотыльковский вернулся в дом и сдернул со стены шпагу. Ярость переполняла его.
