Машура поднялась на лифте, отворила дверь в какой-то коридор и в конце его поднялась по лесенке в следующий этаж. Вся эта область населялась одинокими художниками; жили тут три актрисы и француз. Лесенка вывела ее в большую студию, под самой крышей. Угол отводился для раздевания. Главная же комната, вся в свету, разделена суконной занавесью пополам. Машура скромно стала к стенке и осматривалась. Обстановка показалась непривычной: висели плакаты, замысловатые картины; по стенам – нечто вроде нар, на которых можно сидеть и лежать. Вместо рампы – грядка свежих гиацинтов…
Заиграла невидимая музыка, свет погас, и зеленоватые сукна над гиацинтами медленно раздвинулись. Первый номер была пастораль, дуэт босоножек. Одна изображала влюбленного пастушка, наигрывала, танцуя, на флейте, нежно кружила над отдыхавшей пастушкой; та просыпалась, начинались объяснения, стыдливости и томленье, и в финале торжествующая любовь. Затем шел танец гномов, при красном свете».
Обыватель, разумеется, не понял бы в подобных экзерсисах ровным счетом ничего, однако же не на него они были рассчитаны. Истинные же любители театра готовы были отдать многое, чтобы попасть на вечера в дом на Москва-реке.
В подвале было тесно, но уютно. Стоял небольшой стол с напитками и закусками, но он особой популярностью не пользовался – сюда ходили не кутить, а наслаждаться искусством театра. Был у кабаре и гимн:
Кружась летучей мышью
Среди ночных огней,
Узор мы пестрый вышьем
На фоне тусклых дней.
Самым искрометным из участников был, разумеется, Балиев. Станиславский писал: «Его неистощимое веселье, находчивость, остроумие – и в самой сути, и в форме сценической подачи своих шуток, смелость, часто доходившая до дерзости, умение держать аудиторию в своих руках, чувство меры, уменье балансировать на границе дерзкого и веселого, оскорбительного и шутливого, уменье вовремя остановиться и дать шутке совсем иное, добродушное направление, – все это делало из него интересную артистическую фигуру нового у нас жанра».
А нравы здесь, в общем-то, были простые. Артист Н. Монахов писал: «В течение «великопостного сезона» 1909 года со мной произошел в Москве знаменательный случай, который имел большое влияние на всю мою актерскую жизнь. Я получил приглашение на «исполнительное собрание» в «Летучую мышь». В то время «Летучая мышь» была еще учреждением почти «конспиративного» характера. По существу, это был клуб артистов Московского Художественного театра. Помещался он в особо арендованном помещении в подвале дома Перцова, против бывшего храма Христа-спасителя.
Подвал был обставлен скромно, но уютно. Скромная буфетная стойка с простыми, вкусными домашними закусками. Маленькая сцена, на которой артисты Художественного театра изощрялись в показе различных «самодеятельных» номеров. Руководил этими «кабаретными» развлечениями артист Художественного театра Н. Ф. Балиев, впоследствии директор театра «Летучая мышь».
Я не решался пойти на загадочное для меня «исполнительное собрание», потому что не знал, что это за штука. К тому же и приглашение в «Летучую мышь» получил из всех моих товарищей только я один. Но, поговорив с одним москвичом, я узнал, что передо мною открываются двери чего-то в высшей степени заветного, куда многие тщетно стремятся попасть. Заинтересованный, я отправился в назначенный день в «Летучую мышь»…
То «исполнительное собрание», на которое я был приглашен в посту 1909 года, было посвящено двадцатипятилетию сценической деятельности А. Л. Вишневского. Меня приняли необыкновенно радушно и сердечно, приняли так, как будто я всегда был в их обществе. Я перезнакомился со всем Художественным театром, начиная от К. С. Станиславского и В. И. Немировича-Данченко и кончая молодыми сотрудниками театра. Все они отнеслись ко мне как к «своему». Меня и страшно радовало и смущало, что я оказался в числе избранных.
