Агитпропаганда старалась вовсю: «В былые годы в этом храме собирались помещики и купцы, чиновники и фабриканты, жандармы и проститутки, весь „цвет“ старого гнусного мира царских времен. Когда 9 января 1905 года в г. Ленинграде по приказу царского правительства были расстреляны сотни рабочих, в храме „христа-спасителя“ намекали в проповедях, что рабочие-де могли быть подкуплены японцами… Чем же объясняются в таком случае всякие слухи о „ценном искусстве“ в храме „христа-спасителя“, особенно распускаемые в дни сноса этого бывшего храма? Никакими нашептываниями не остановить соцстроительства. Им важна не церковь. Церквей еще много. Им важно использовать снос храма как повод к тому, чтобы больше вредить соцстроительству. Наше могучее строительство идет вперед и никакими заклинаниями его не задушить. Лакеи поповщины, всякие вредители большого и маленького масштаба заинтересованы искривить нашу политику. Надо давать отпор выпадам на тему о разрушении исторических памятников».
Это не мешало несогласным с грядущей заменой писать и, более того, публиковать свои протесты, в том числе и стихотворные. Вот, например, стихотворение Н. В. Арнольда «Храм Христа Спасителя в Москве»:
Прощай, хранитель русской славы —
Великолепный храм Христа,
Наш великан золотоглавый,
Что над столицею блистал.
По гениальной мысли Тона
Ты был в величии простой.
Твоя гигантская корона
Горела солнцем над Москвой.
Храм, разумеется, снесли – плач стихотворцев не был для властей существенной аргументацией. Один из современников – М. Л. Пастернак – описывал, как проходил демонтаж этого сооружения – взрыв, как известно, прогремел не сразу: «Первое изменение в области храма не заставило себя долго ждать. Когда весь он оказался в окружении замкнувшейся ограды, мы увидели на золоте большого среднего купола, почти под самым яблоком креста, небольшой черный зияющий квадратик. В бинокль мы увидели открытый лаз; можно было разглядеть даже темные силуэты людишек, то подходивших к краю, то скрывавшихся внутри и в глубине купола. Можно было также разобрать, как людишки эти, привязанные канатами и сидевшие на досках, работали по разрезке, снятию и уборке золоченых листов, представлявших большую ценность; разговоры о золоте купола были, несомненно, преувеличены, но какое-то содержание чистого золота в медной обшивке наличествовало – снятые листы уносились бережно, через лаз, вовнутрь.
Работа шла четко и быстро. На следующее утро нас встретил уже не черный зияющий в золоте лаз, а целый пояс обнаженных ребер в паутине распорок и раскосов.
День за днем остов большого купола, а заодно и других, малых куполов, своей кружевной ажурностью и небывалой легкостью рисунка стали спорить с темными, плотными кирпичными полусферами сводов, похожими на тюбетейки. Сложный каркас куполов заканчивается теперь чернеющим железом остовов крестов, ранее бывших золотыми.
Видимое нами разрушение прекратилось. Все золото было снято и исчезло. Смотреть стало не на что, а облегченный вид верха – укором глядел, в свою очередь, на нас, точно мы своим любопытством усиляли боль уничтожения.
Земля – теперь земля, а не купола храма – захватила все наше внимание. Новенькие, вероятно, только что окрашенные грузовые автомобили остановились вдоль тротуара, оделявшего Всехсвятский проезд от площади; три однотипных машины, кроме их нового и свежего вида, привлекли наш интерес еще и большой их мощностью. С одного из них скатили на землю катушку, подобную тем, на какие накручены кабели телефонов и электросетей. Другая, такая же, пока еще находилась в кузове другого автомобиля. Шоферы вышли из кабин и, покуривая, о чем-то спорили, показывая руками на стену храма. Катушки стали подталкивать к храму, и толщенный, белый, новый, как сами машины, манильский канат, чуть ли не в руку толщиной, стал змеиться по земле вслед за уходящей катушкой. Потом с другой машины спустили на землю вторую катушку и стали так же разматывать другой канат, ложившийся рядом с первым. Такие манипуляции нас заинтриговали».
