Есть в столице Москве
Один шумный квартал —
Он Козихой Большой прозывается.
От зари до зари
Лишь зажгут фонари
Вереницей студенты шатаются.
Они пьют и поют,
Разговоры ведут,
И еще кое-чем занимаются.
А Иван Богослов
На них глядя без слов
С колокольни своей улыбается.
Увы, после революции этот храм постигла общая участь. Надежда Мандельштам писала: «Где-то в Богословском переулке – недалеко от нашего дома – стояла церквушка. Мне помнится, что именно там мы заметили кучку народа, остановились и узнали, что идет „изъятие“. Происходило оно совершенно открыто – не знаю, всюду ли это делалось так откровенно. Мы вошли в церковь, и нас никто не остановил. Священник, пожилой, встрепанный, весь дрожал, и по лицу у него катились крупные слезы, когда сдирали ризы и грохали иконы прямо на пол. Проводившие изъятие вели шумную антирелигиозную пpoпaганду под плач старух и улюлюканье толпы, развлекающейся невиданным зрелищем. Церковь, как известно, надстройка, и она уничтожалась с прежним базисом».
Затем церковь закрыли. А под конец тысячелетия открыли вновь.
* * *
Отдельная тема – атмосфера Козихи – студенческого района, названного так в честь Козихинских переулков. Как уже упоминалось, селилось здесь студенчество не из богатых. Комната часто снималась на четыре человека, при этом на всю такую «коммуну» имелось только два костюма и две пары обуви. На занятия ходили по очереди. Вместо чая, а, тем более, кофе, заваривали дешевенький цикорий. Тем не менее, студенческая гордость не позволяла самостоятельно убираться в номере и стирать белье – для этого существовали приходящие горничная и прачка.
Бытописатель П. Иванов примечал: «Узкие, преузкие улицы… Небольшие колониальные лавочки с немытыми окнами. Отталкивающего вида ворота. Безобразные дворы – антисанитарные до последней возможности. И всюду вонь, смрадная вонь подвалов, отхожих мест и помойных ям. В воздухе словно носятся ядовитые испарения… Население почти сплошь состоит из пролетариата – людей без определенных занятий, мелких канцелярских служащих, вдов и женщин разного типа. Весь состав богемы Тверского бульвара имеет убежище в этих местах. Здесь обитает пьяное веселье рука об руку с вечной нуждой».
Тут-то и селилось бедное московское студенчество.
Чем только оно ни подрабатывало. В частности, в одной из московских газет было опубликовано неожиданное объявление: «Студент 3-го семестра утешает вдов и разводит сирот. Согласен за стол и квартиру. Б. Бронная, д. Чебышева, студенту Андрееву».
Впрочем, московский жулик даже здесь иной раз находил, чем поживиться. «Московский листок» сообщал в 1896 году: «1 октября по Малой Бронной улице какой-то оборванец тащил две кастрюли с горячим супом; оборванца задержал городовой и отправил в участок, где неизвестный назвался крестьянином Пономаревым, не имеющим пристанища; кастрюли с супом он похитил из коридора кухни в доме Чебышевой».
Дом Чебышева (он же Чебыши, он же Чебышевская крепость) считался одним из самых популярных студенческих пристанищ. С ним конкурировали разве что корпуса Гирша, стоявшие в начале Малой Бронной. Они были столь же нарицательны, и М. Осоргин писал в романе «Сивцев Вражек»: «На углу Малой Бронной студент покупал моченые яблоки и шел домой в Гирши, локтем прижимая распавшиеся листы Римского права».
Он же описывал типичную для здешнего студенчества картину быта: «Вернулся домой, в Гирши. На столе груда книг и немытая чашка. В остатках жидкого чая – несколько мух и немытый желтый окурок. Завтра нужно отдать прачке белье. И вообще нужно куда-нибудь на лето уехать».
