Южин понимал значение и роль русского искусства, понимал необходимость связи театра с общественной жизнью страны, его назначение быть полезным и нужным народу».
Южин был назначен управляющим труппой Малого театра в 1909 году.
* * *
Здесь же находится и Малый Палашевский переулок. Самый интересный в нем – дом №6. Правда, сам он ничего особенного из себя не представляет. Но на этом месте некогда стояло здание, в котором провел часть своего детства Аполлон Григорьев. Он писал: «Помню так живо, как будто бы это было теперь, что в пять лет у меня была уже Аркадия, по которой я тосковал, потерянная Аркадия, перед которой как-то печально и серб – именно серб казалось мне настоящее. Этой Аркадией была для меня жизнь у Тверских ворот, в доме Козина. Почему эта жизнь представлялась мне залитою каким-то светом, почему даже и в лета молодости я с сердечным трепетом проходил всегда мимо этого дома Козина у Тверских ворот, давно уже переменившего имя своего хозяина, и почему нередко под предлогом искания квартиры захаживал на этот двор, стараясь припомнить уголки, где игрывал я в младенчестве; почему, говорю я, преследовала меня эта Аркадия, – дело весьма сложное. С одной стороны, тут есть общая примета моей эпохи, с другой, коли хотите, – дело физиологическое, родовое, семейное».
Аполлон Григорьев был романтиком.
Затем этот участок перешел к семейству журналиста М. Каткова, и его сын снес дом Григорьева, выстроив вместо него Тверские бани. Актриса Лидия Смирнова вспоминала, как парилась здесь с другой актрисой, Ольгой Жизневой: «Она грациозно раздевалась, у нее была крупная фигура, необыкновенно женственная. Величественно и в то же время просто говорила банщицам:
– Ну, кто меня будет мыть?
Она и в этом была красива, что-то царственное проглядывало в ней».
Здесь же располагалась прачечная самообслуживания, описанная в рассказе Петра Паламарчука «Золотая решетка»: «Внутри новой приемной… стояла очередь, не большая, но крайне медленно продвигавшаяся из-за совершенно болезненной заторможенности движений громадного выдавальщика с русой бородою лопатой, имевшего столь обильное сложение, что всякое резкое перемещение было ему просто-напросто противопоказано. Тартаковский не стал делать никаких замечаний, попытавшись смириться с судьбою и тем ее как-либо умилостивить – да не тут-то было. Лишь только поспел ему срок подавать накладную, с десного края от детины засвистал телефон, тот поднял трубку, глаза у остолопа плотоядно загорелись, и он нудным басом пустился в подробнейшее обсуждение с невидимым приятелем – которого невольно изображал своими телодвижениями при выслушивании ответов – предстоящей в ближайшие выходные рыбалки.
Тартаковский наконец не выдержал и сказал:
– Послушайте, милейший, прекратите трепаться! Вы ведь как будто на работе сидите, а не в своей избе?
– Оба, – возразил тот совсем иным, тихим и тонким голоском, прикрывши на мгновение микрофон пухлой ладонью, а затем преспокойно продолжил возмутительно частную беседу.
– Что вы хотели выразить своим «оба»? – недоуменно переспросил Вячеслав Захарович и услыхал тогда следующую дерзость:
– Оба мы на работе, только я на своем месте говорю, а вы небось и вовсе прогуливаете…»
Таковы были нравы эпохи.
* * *
Совсем рядом, в Сытинском переулке – совершенно неожиданный для здешних мест одноэтажный деревянный дом №5. Это – чудом сохранившийся памятник допожарной Москвы, так называемый дом бригадира Андрея Сытина (в честь которого и назван переулок, а не в честь книгоиздателя Ивана Сытина, хотя его дом находился на противоположной стороне Тверской улице, ровно напротив). Трудно поверить в существование здесь этого домика, еще труднее верить в то, что в нем на протяжении долгого времени располагалась фабрика некого Емельяна Мещаникова. Правда, производство было не особенно масштабным – здесь всего-навсего изготовляли духовые музыкальные инструменты.
