Гарик смотрел то в пол, то на маму… и ни разу на меня.
Тётю Клаву допрашивали последней. Оказалось, этот дядя Паша её родственник.
«Он был невменяемым, точно вам говорю! Выпил лишнего.»… «Она сама виновата, – это она про маму, – водила его за нос… А он, между прочим, женатый мужчина»… «Он из-за неё даже семью хотел бросить!»… «Она вообще его шантажировала, грозилась с должности снять»… «Может он вообще защищался!»… Последняя мысль, видимо, ей очень понравилась, тётя Клава всем своим существом подалась в сторону этой мысли: «Что?… Какую девочку? …. Эту что-ли?…»… Тётя Клава быстрым движением глаз стрельнула по мне, будто в первый раз меня видела, скривилась в кислую гримассу и отрезала: «Нет, исключено!»… «Ну и что, что нашли голой?»… «Эта, знаете ли ещё та оторва, яблоко от яблони недалеко падает»… «Ей ещё семнадцати нет, а она уже водила к себе кобелей разных. Мы ж соседи, я всё видела»… «А она точно не слышит?», – всколыхнула в себе остатки совести добрая женщина… – «Ах, не говорит, но всё слышит»… Соседка замялась на секунду, новая прекрасная мысль озарила её справедливое лицо и прибавила энергии её обвинительной стратегии: «Ну, я вам, товарищ следователь скажу, она ведь не в себе… «того», то есть… Думаете её просто так в сумасшедший дом определили? Я давно за ней замечала»… «Ах, по протоколу определили, ну…», – и она замолчала, но не от стыда, разумеется, а вконец запутавшись.
Потом пристально посмотрела на меня, поджала губы, наклонилась к следователю и стала с жаром на него шептать, закладывая пальцы, будто училка, перечисляющая спряжения. «Так что, – закончив, она встала королевной, нависая над следователем, – не нужно никаких экспертиз»… И сквозь зубы, словно делая одолжение процедила: «Пожалуйста, товарищ лейтенант, сделайте как надо, это ведь и в ваших интересах».
В больницу меня вернули к ночи.
А наутро все как с цепи сорвались. То пописай им в баночку, то кровь сдавать, то зрачки смотреть, то гинекологу показаться. Несколько раз к главврачу водили. А меня как заклинило, – не могу говорить и всё тут.
Потом, видимо, были выходные, потому что врачей никого не было, только медсёстры и медбратья.
На третий день меня снова привели к главврачу. Приятный, спокойный дядечка, с лысиной и бородкой. Сейчас мало кто носит бороду, только разве что полярники. Но у этого была остренькая, как у врачей на дореволюционных картинах.
Когда он дошёл со своим молоточком до моих коленок, в кабинет влетела тётя Клава. Даже не взглянув на меня, она победно шлёпнула на стол перед «Бородкой» какой-то листок с печатью и размашистой подписью: «Вот ваша очередь на Волгу. Спасибо, товарищ. Суд завтра. Судье тоже пришлось кое-что пообещать, но он сказал, что вашего заключения о временной невменяемости будет вполне достаточно… И, ещё, знаете что…» Голос её сделался мягче и ласковей. Она даже не смотрела в мою сторону. Казалось, на мне надета шапка-невидимка.
Бородка чуть приподнял меня и тихонько подтолкнул: «Иди, сядь пока на кушетку, детка». Кушетка стояла между двумя шкафами. Один был набит картонками с ампулами, а другой до предела забит бумагами, так, что казалось вот-вот эти бумаги, не выдержав внутреннего напряжения выпрыснут и разлетятся по всей комнате. Я села и от греха подальше прислонилась к ампульному шкафу.
Что-то взбудоражило меня. Что? Что-то праздничное и родное одновременно. Несколько секунд мои мысли блуждали в поисках ответа. На-конец я узнала. Мамины французские духи. Соседка взяла их из маминого шкафа. Мразь.
