– Знаете, у меня есть личная просьба к вам лично, – продолжала мерзавка. Бородка какбы безразлично перебирал бумаги. Она приподняла пакет с надписью Мальборо и несколько подавшись вперёд, так что её внушительные сиськи легли аж до середины стола, доверительно заворковала:
– Видите ли, мы с мужем, двумя детьми и больной свекровью занимаем двухкомнатную квартиру рядом. Мы первые на очереди на расширение. А девочке ведь всё равно, – тётка презрительно двинула частью плеча в мою сторону, – она ведь теперь ваш пациент…
– Позвольте, – поднял на неё глаза Бородка, – но даже если б я мог, я не могу без решения органов опёки…
– А с опёкой мы договорились, – выпрямившись, уверенно затараторила скотина. Вы только заключение дайте вот такое… и она положила перед эскулапом тетрадный листок в клеточку с тремя написанными на нём словами. А внизу цифры. По-видимому, цена вопроса.
«Сколько у неё ещё листков заготовлено по мою душу?» – равнодушно подумала я. Мне хотелось избавиться уже от ощущения, что именно сейчас мою судьбу перекраивают липкими от нечистот руками, зарыться под одеяло, думать о маме, мысленно разговаривать с ней, как будто она живая.
Бородка прочитал листок: «Но это же неправда. Девочка всего лишь не может говорить из-за шока. Это пройдёт. Вы же навсегда её запрёте здесь с таким диагнозом!» Голос его слегка дрожал неуверенностью. Заветные кругляшки нолей в цифре сулили не только машину Волгу, но и достроенный кирпичный дом под черепичной крышей в дачном посёлке «Урожай», новый цветной телевизор, приличный шерстяной костюм и ручку с золотым пером.
В дверь постучали и не дожидаясь вызова тут же вошли. Это была гинеколог, смотревшая меня в пятницу. Она молча положила перед Бородкой два листа один за другим. Тот взял один. Потом другой.
– Какой срок?
– Четыре недели всего. Надо делать чистку и сообщать об изнасиловании, – гинекологу было плевать на всё происходящее. Она констатировала факт и размашисто вышла из кабинета.
Тётя Клава покачала головой, поджала губы и исправила на клетчатом листочке цифру один на цифру два.
…Я знала! Я чувствовала! Больше всего сейчас, когда я потеряла маму, я хочу ребёнка! Даже если Игорю не разрешат на мне жениться, даже если придётся устроиться на самую позорную и низкооплачиваемую работу, даже несмотря на то, что я осталась совсем одна! Я сразу всё придумала. Экзамены я сдам, через два месяца ещё будет незаметно. Потом устроюсь на работу. Поселюсь в общежитии. А потом как-нибудь…. Вон, Маринка из параллельного класса, вообще после восьмого родила. Скинулись ей на коляску и пелёнок накупили…. У неё, правда, мама была… А у меня уже нет, поэтому я должна действовать!
Я спокойно встала с кушетки, посмотрела Бородке в глаза и чётко произнесла: «Я не буду делать аборт. Это ребёнок не от преступника».
Клетчатый листочек в руке Бородки задрожал мелкой дрожью. Он побледнел. А тётя Клава, напротив, вопреки моим ожиданиям, подбоченилась, откинулась на стул. Её сиськи колыхнулись как холодец, и она сказала: «Видите, товарищ доктор. Теперь, когда она говорит, и вполне связно, теперь и вам на руку подписать очевидный диагноз!»
Бородка долго и виновато смотрел на меня. Он не колебался, решение он уже принял, теперь ему нужно было найти себе оправдание. А это, видимо, как раз получалось плохо. Потом он поднял трубку с бежевого телефона и, не набирая никаких цифр, коротко сказал: «Снегирёву в четвёртую. Аминазин десять. Готовьте операционную в гинекологическом… Что? Нет, местный, конечно… Нет, гинеколог уже здесь… Да какая мне разница?…» В трубке снова вопросительно булькнуло. Доктор ещё раз посмотрел на меня, теперь уже оценивающе, и добавил: «Не нужно. Сама пойдёт.» Бородка подчёркнуто-интеллигентно клацнул об рычажок аппарата, с усталой гадливостью посмотрел на тётю Клаву и с трудом выдавил из себя: «Уходите уж».
