Невнятно буркнул звонок у двери. Не слишком коротко, чтобы показаться робким, но и не бойко, не развязно. Не почтальон, не дворник, не официальное лицо, частное, но прибывшее по данному адресу впервые.
Иса лежит закинув руки за голову и даже не думает подняться на звонок. Есть прислуга, пусть откроет, пусть работает. Нет, он вовсе не высокомерен, Иса – самый настоящий демократ, не видящий разницы между трудом кухарки и профессора Львова, который вчера поставил ему «не зачтено» по предмету «ранняя античная литература». И теперь Иса недоволен и профессором, и прислугой. Одна – глухая слониха – не слышит звонка, а второй – престарелый педантичный хорек – не стал слушать доводов Исы. Профессор сказал: «Вы, молодой человек, когда-нибудь или сильно раскаетесь в том, что не удосужились изучить Аристофана, или просто никогда не будете иметь счастья быть знакомым с Аристофаном. Я вам предлагаю третий путь – пойти и познакомиться с ним».
Позвонили снова. Уже чуть длиннее, решительнее, ультимативней. Мол, если вы не откроете сейчас же, я могу и уйти. К чему держать прислугу, как нынче говорят, работницу домашнего труда, если ее бестолковая деятельность становится наказанием для хозяев. Да кто-нибудь, наконец, сподобится открыть дверь?! Прислуга должна прислуживать, а профессор не быть нянькой. Хватает Исе и нянек, и мамок, и других – многочисленных и суетливых – «наблюдающих». Ему кажется, что все на свете должно происходить согласно каким-то высшим правилам. К сожалению, неписаным. В бога он не верит, но в правила верит твердо. И если по каким-то причинам правила не работают, то тогда Иса злится, сильно злится.
Снова звонок – и на этот раз это, скорей, прощальное выступление, последняя гастроль, плевок и проклятие – звонок беззастенчиво долог. Мысли прерваны, Иса зол!
– Сумасшедший дом, честное слово! – Иса вскакивает с кровати, выбегает из комнаты и бежит через столовую к прихожей. Но шарканье домашних туфель отца опережает его – тот уже добрался до входной двери, выпроставшись из облака табачного дыма и многолетней пыли своего кабинета. Встретившись взглядами, отец и сын смущенно здороваются. И хоть уже половина четвертого пополудни, но Иса с папашей еще не виделись.
За дверью возвышается пролетарий лет двадцати – крепкий, ладный, такому у станка стоять где-нибудь на Путиловском заводе, а он мнется тут на пороге и смущенно протягивает в кулаке что-то навстречу старшему Менакеру. Тот не понял, отпрянул сначала, но потом разглядел белеющее, тонкое.
– Письмо вам, – загудел посетитель.
Отец берет крохотный квадратный конверт, глядит на него с печалью, подносит к носу, к самому кончику. Понюхав, говорит:
– Протухли духи. Увы, не мне. Сыну, наверное.
– Сказали, Исе Менакеру.
– Да, сыну.
Порывшись в кармане, отец достает мелочь, ссыпает случайному курьеру в красивую большую ладонь. Тот смотрит на деньги и словно взвешивает, будто раздумывает: брать, не брать. Но взял-таки, зажал в кулаке, кивнул вместо поклона и стал спускаться вниз. Нравилась ему мраморная парадная и широкие подоконники. Местами, правда, зеркала разбиты, но и в осколки видать, какая у него ладная фигура. И вот он чувствует на себе взгляд мужичка-интеллигентишки и точно знает, тот ему завидует. А поставщик униформы ко двору его императорского величества Михаил, он же Мойша Менакер, бывший фабрикант и влиятельный в прошлом человек, смотрит на уходящего пролетария и думает, если тот встанет в проеме, то загородит собой проход, в случае погрома трудно будет пройти через этого парня. И почему вдруг зашевелилось непрошенное и непережитое чувство?
