Я с улыбкой представила, как они вдвоем избивают Дамиана. Такие проблески радости мне были приятны гораздо больше, чем моя странная реакция на похитителя. Мой мозг потихоньку начал связывать его визиты с едой, передышками в ванной комнате и освобождением от болезненных пут.
Дамиан принес мне на завтрак склизкое нечто, похожее на овсянку, зачем-то сдобренную протеиновым порошком, яичным белком или чем-то столь же гадким. Но будь там хоть сырая печень с луком, я доела бы все до последней крошки. Целую ночь пролежав со связанными руками, которые, казалось, вот-вот отвалятся, я наконец-то заслужила ложку. И яблоко. И стакан воды.
Дамиан наблюдал за мной. В его глазах мне почудился странный проблеск, однако через миг ощущение пропало. Когда я доела, он выдал мне расческу и зубную щетку, разрешил пойти в уборную. Жизнь налаживалась.
О прическе я больше не волновалась – просто старалась не смотреть в зеркало. Дамиан наблюдал за мной и у входа в ванную. Затем я последовала за ним обратно в каюту и позволила себя запереть. Я даже улыбнулась, едва он захлопнул дверь. Упала на кровать и выдохнула.
Неизвестность меня убивала. Скрепя сердце я готовилась к новой порции унижений и боли, чтобы заслужить очередную подачку. Дамиан вел себя совершенно непредсказуемо, что пугало сильнее систематических пыток. Он держал меня в постоянном напряжении: я опасалась того, что вот-вот случится, и нервничала, когда ничего не происходило.
Как же мы убьем его?
Закрыв глаза, я представила, как мы с Эстебаном сидим в моей комнате и придумываем план. Я была серьезной восьмилетней девчушкой, на четыре года младше товарища, но во всех затеях выступала с ним на равных.
⁂
Эстебан хорошенько обдумал мой вопрос, прежде чем ответить. Я любила смотреть, как он, размышляя, накручивал на палец длинные темные волосы – так что получались завитки. МамаЛу все время рвалась его подстричь, и когда добивалась цели, лицо у Эстебана становилось открытым и беззащитным.
– Необязательно убивать, – сказал он. – Мы просто его проучим.
Десятилетний Гидеон Бенедикт Сент-Джон (он произносил свою фамилию «Син-Джин»), которого мы окрестили Гидиотом, был моим кошмаром наяву. Вдвое крупнее ровесников, он любил больно, до синяков, щипать меня за ноги.
– Сделай мне бумажный зуб. – Я кисло улыбнулась, глядя в зеркало.
Растянувшись на кровати, Эстебан вертел в руках лист бумаги – размышлял, как бы сложить из него жирафа.
– Хочешь спрятать дырку между зубами?
Кивнув, я вновь уставилась на свое отражение.
– Он все равно найдет, к чему прицепиться, güerita. – Эстебан частенько называл меня «блондиночкой» по-испански. – К тому же, как мы этот зуб прикрепим?
– Ты, главное, вырежи, а я приклею скотчем. – Открыв рот, я указала, куда.
Тут распахнулась дверь, и мы с Эстебаном подпрыгнули. Вошла разгневанная МамаЛу.
– Эстебан! Ты почему не в школе?
Получив подзатыльник, он взвыл:
– Уже бегу!
МамаЛу, бывало, отвешивала сыну затрещины, когда тот ее огорчал, – несильные, будто отмахивалась от назойливой мухи. Эстебану частенько попадало, потому что он частенько бедокурил. Оставив недоделанного жирафа на подоконнике, он вылез из окна, спустился по дереву во двор и был таков. МамаЛу задвинула шторы.
– Сколько раз я говорила: не впускай его! Вот узнает сеньор Седжвик…
– Не узнает, – перебила я.
– Не в нем дело, cielito lindo. – Няня начала расчесывать мне волосы. – Вы с Эстебаном… – Она покачала головой. – Наплачусь я из-за вас.
