Дядя Костя пожал плечами и бросил на меня короткий красноречивый взгляд: дескать, я тебя предупреждал, у этой дамы есть прошлое, и не просто прошлое, а весьма и весьма бурное, и началось оно задолго до твоего рождения.
– Мне это имя ничего не говорит, – сказал он.
– А мне говорит, – подал я голос, и все посмотрели на меня с уважением, а тетя Оля – можно сказать, с обожанием. Вернее, мне хотелось бы, чтобы это было так.
– Два восемнадцать, – пояснила она. – Рядом с ним я выглядела естественно – по крайней мере, издали. А потом…
– Потом ты его переросла, – хмыкнул дядя Костя.
– Угу, – отозвалась великанша с наигранной удрученностью во взгляде. – Уж как он меня уговаривал посвятить свою жизнь спорту, уж какие сулил дары небес… Но я была равнодушна к публичным выступлениям и решила стать астронавтом. И стала.
– Наверное, нелегко было подобрать скафандр, – осторожно ввернул я.
– Были сложности, – согласилась тетя Оля. – Но чепуховые. В Корпусе Астронавтов крупные экземпляры – не редкость.
– Например, Йенс Роксен, – сказал дядя Костя, ухмыляясь, что твой Чеширский кот.
– А-а, дело прошлое, – отмахнулась она. – Рядом с ним я, по крайней мере, смотрелась естественно.
– Не помнишь, в каком году мы познакомились?
– В тридцать четвертом. Нет, кажется, позже…
– А когда ты узнала, что ты эхайн-полукровка?
– Так ты сам же мне и сказал! И было это… м-м… пять лет назад.
– Четыре, а не пять, – поправил дядя Костя. – Со мной связался один, скажем так, человек и сообщил следующее: Департамент оборонных проектов считает своим долгом поставить меня в известность о том, что среди моих знакомых есть по меньшей мере один эхайн, а если быть точнее, то половина эхайна. К моей чести, спустя положенных для изумления пять секунд я осведомился: уж не о субнавигаторе ли галактического стационара «Кракен» Оленьке Лескиной речь? После чего настал черед моего собеседника удивляться, и удивление это отняло у него существенно больше времени, нежели у меня. Опять же, к его чести, он не унизился до расспросов, каким образом я пришел к столь верному заключению. Это было очевидно: в моих знакомых числится только один человек безусловно эхайнских статей.
– Этого твоего собеседника звали, часом, не Иван Петрович Сидоров? – спросила мама, хмурясь. – Не Джон Джейсон Джонс?
– Нет, – возразил дядя Костя. – Его зовут Людвик Забродский. Во всяком случае, таково его подлинное имя, но допускаю, что при определенных обстоятельствах он может называть себя иначе.
– И как же этот Забродский вычислил вражескую лазутчицу в наших рядах? – осведомилась мама.
– Очень просто. Эхайнский генотип в ту пору уже стал известен…
– … и очередное медицинское обследование наконец-то дало ответ на старый вопрос о причинах Оленькиного замечательного роста, – закончила фразу мама.
– Зато поставило перед Департаментом оборонных проектов новые вопросы, – сказал дядя Костя. – На которые они не могут дать исчерпывающего ответа до сих пор. То есть, кое-что им удалось установить. В службу эскорта представительства Федерации во Вхилуге был внедрен агент эхайнской разведки. Звали его действительно Антон Готтсхалк. Доклад, а скорее всего – само открытие доктора Лескиной представляло для эхайнов безусловный интерес, потому что их генотип, по понятным причинам, очень близок к нашему, а значит биохимические процессы развиваются по тем же правилам. И, кстати, появление нашей Оленьки на свет божий – тому яркое свидетельство. Эхайнский агент легко сблизился с Майей Артуровной, наверняка получил доступ ко всей информации об открытии, после чего с легкой душой и приятным ощущением исполненного долга исчез навсегда.
