«А что, если бы не пошел, женщина бы не утонула? – ехидно спросил кто-то внутри меня. – Или просто совесть осталась бы чистенькой?» «Да при чем здесь совесть! – огрызнулся я сам на себя. – Плавать же я всё равно не умею!»
Так, переругиваясь с собственной совестью, или с чем там еще в глубине черепушки, я продолжал метаться вдоль берега, зайдя уже по колено в воду. Наконец, я догадался поорать – вдруг кто-нибудь да окажется рядом. И точно, не прошло и минуты, как сверху послышалось:
– Ну, чего орешь-то?
Я мигом вскарабкался на берег. Передо мной, затягиваясь папироской и лениво щурясь, стоял мужичок неопределенного возраста с хлыстом через плечо. На нем, несмотря на жару, надет был кургузый пиджачишко, темные, мятые и грязные брюки, кирзовые сапоги и темная же, давно потерявшая естественный цвет, засаленная кепка. Судя по всему, это был местный пастух, хотя никаких коров я поблизости не видел.
– Закурить не дашь? – окинув меня цепким взглядом, спросил пастух, продолжая попыхивать папироской.
– Там… Там женщина утонула! – испуганно вякнул я и ткнул рукой в сторону омута.
– Да то Инга, – отмахнулся мужик и сплюнул. – Сигаретки у тебя не найдется? Сладенького шибко хочется.
– Да какие сигареты! – возмутился я. – Говорю же вам, человек утонул!
– И я тебе говорю – Инга то! Чего всполошился? Или сигареты жалко?
– Да нате ваши сигареты! – сунул я пастуху начатую пачку. – Забирайте все! Только сделайте же что-нибудь! Там эта Инга нырнула и уже десять минут не выныривает.
– Может и до завтра не вынырнуть, – благодарно кивнул мужичок, пряча сигареты за пазуху.
– Как… до завтра? – поперхнулся я пастуховой шуткой. – Вам не стыдно?
– Чего мне стыдиться? – глянул вниз мужик. – Мотня вроде застегнута.
Понимая, что от циничного придурка мне ничего путного не добиться, я, как был босиком, бросился в сторону деревни. Пусть спасать женщину было уже поздно, но надо ведь сообщить о несчастье тем же родственникам… Да и вообще – надо же было хоть что-нибудь делать!
Разумеется, я не знал, где жила несчастная Инга – я вообще никого еще в этой деревне не знал, кроме бабы Нюры. Поэтому побежал я сразу к ней.
Старушка шуровала в печи ухватом, когда я заорал прямо с порога:
– Там женщина утонула! В омуте! Инга, что ли!..
Баба Нюра продолжала двигать чугуны и кастрюли. Только нахмурилась:
– Ходил-таки к омуту? Говорила ж тебе…
– Баба Нюра! – опешил я. – Да при чем тут это?! Говорю ж, утонула женщина! Пастух сказал, ее Ингой зовут.
– Да чего ты кричишь-то так, – поморщилась хозяйка, отставив, наконец, ухват. – Чай, не глухая еще! Никуда твоя Инга не денется.
– Да не моя она… – растерялся я окончательно. – И как же не денется, если нырнула и не всплывает?
– Всплывет, – вновь вернулась к ухвату баба Нюра. – Сегодня и всплывет. Али завтра…
– Ну, я не знаю! – всплеснул я руками, а сам подумал: ну не могут же они все тут быть такими равнодушными циниками!
Баба Нюра словно услышала мои мысли. Она подцепила ухватом небольшой чугунок, перенесла его на стол и сказала:
– Садись-ка лучше, кашки поешь! Горяченькая, с корочкой. Из печи-то, поди, и не едал никогда. А про меня не думай, что я к смерти уваженья не имею… К ней, костлявой, я очинно уважительно отношусь. Только нету тут никакой смертушки, – баба Нюра быстро перекрестилась. – Тута другое совсем.
– А что тут может быть другое? Нырнул человек и…
– С парамира она, Инга-то! – перебила меня хозяйка. – Туды и ходит всё… Второе уж лето ходит, сердешная.
