Молодцова постелила Леону на раскладном кресле и вышла курить на балкон – пусть мужик спокойно уляжется. Мысли в Дуниной голове ворочались, как ржавые колеса городских часов на старинной башне – тяжело и гулко, с трудом, со скрипом, будто не гость, а она вчера выкушала спиритус вини и отшлифовала пивком. Обычно утренний кофе действует на Дуню по-другому. «Стареем, Громозека, стареем….». А может быть, дело не в кофе? А может, в стоячее болотце Дуниной жизни случайно упал камень, и теперь идут возмущенные круги?.. Так или иначе, выкурив одну за другой пару сигарет, Молодцова вернулась в комнату. Леон мирно посапывал. Модест, свернувшись калачиком, устроился у него в ногах.
«Вот же предатель», – усмехнулась Дуня.
Почему она не испытывает недоверия к этому парню? Почему она не боится его? Или, действительно, чего уж бояться в сорок шесть-то лет? Все самое страшное, что могло произойти – уже позади, глупости совершены, жизнь с блеском испорчена, дети взрослеют, мама крутит банки на даче, Мотька рядом, в ее кресле мирно спит усатый таракан русско-немецкой сборки… Интересно, а качество у него тоже немецкое?
«Тьфу на тебя, Молодцова, иди уже в химчистку, проветри голову от глупых мыслей, заодно и блок «Герасима» купишь. И из еды чего-нибудь, какую-нибудь свеклу с капустой – борщ немцу сваришь. Может, так он быстрее улетит от тебя на реактивной тяге… «Он улетел! Но обещал вернуться!».
Мстительно сощурив глаза в предвкушении будущего борща для незваного гостя и сунув его пальто в большой пакет из «Пятерочки», Дуня тихонько вышла и закрыла дверь на два оборота. И на верхний замок – тоже. Неизвестно, чего ожидать от этих падающих в жизненное болото одинокой немолодой женщины немцев Мало ли, что.
В кабинете нотариуса герра Штоффе царила звенящая, химическая тишина. Казалось, что она настолько густая, что ее можно собирать горстями. Десятью минутами ранее герр Штоффе в присутствии старого Вилли, Трины, Рут и фрау Зейц торжественно извлек из сейфа большой конверт с красной сургучной печатью, обвел глазами снулой рыбы собравшихся родственников, сломал сургуч и вытащил из конверта лист гербовой бумаги, исписанный рукой Абрахама фон Глюка и голосом судьи, зачитывающего приговор, огласил завещание. Согласно воле Абрахама фон Глюка, наследниками в равных долях являются внучка Абрахама Рут фон Глюк, брат Абрахама Вильям фон Глюк, сын Вильяма Леонард фон Глюк и экономка фрау Хелен Зейц. Каждый из обозначенных лиц наследует по одной четвертой замка, а так же в равных частях землю, денежные средства, ценные бумаги…
Последним пунктом завещания была просьба похоронить его вместе с ящиком его любимых сигар. Нотариус поднял свой рыбий взгляд на собравшихся: да-да, это последнее волеизъявление герра Абрахама фон Глюка. При жизни он редко чудил, а, значит, может позволить это себе после смерти.
У Рут закружилась голова и зашумело в ушах так, что она перестала слышать нудный голос законника.
– … согласно гражданскому кодексу в соответствии с законом о наследовании, наследники вступают в свои права через шесть недель с момента оглашения завещания, – бесстрастно закончил свою речь герр Штофф.
Даже упоминание в завещании экономки на равных с родственниками правах не шокировало Рут так, как известие о наличии у старого Вилли сына. Рут предполагала, что дед Абрахам не обделит фрау Хелен своей милостью – ведь она в самые тяжелые моменты жизни семьи находилась рядом и помогала всем, чем могла: она поддерживала Абрахама после гибели сына с невесткой, родителей Рут, она не побоялась принять на себя ответственность за воспитание девочки-подростка в цветущем пубертате… Не исключено, что старик Абрахам относился к ней, как к жене… Но сын Вильяма!!! Как они могли скрываться так долго?? Как они могли изображать самодостаточную семью, пить, есть, зная, что где-то по свету бродит их ребенок?
