Были - страница 8

Мы выпили по пятой и отправились в парилку. Но прежде Генка зачем-то запер наружную дверь на прибитую к ней изнутри щеколду.

Валерий Дормидонтович работал в советском прошлом редактором межколхозной многотиражки, а в демократическом, хоть и недолго, – даже районки, в которой, используя свой административный ресурс, печатал под псевдонимом стихи. Псевдоним был Валедонт, реже – Леридор, стихи – преимущественно лирические, хотя случались и гражданские. Или гражданственные. Валерий Дормидонтович и сам не мог определить. Но точно – пронзительные. И уж совсем точно – всегда патриотические. Или патриотичные. Тут тоже в определении случалась заминка.

Всё это я усвоил уже после первого разговора, состоявшегося во время визита вежливости, нанесённого мне Валерием Дормидонтовичем вскоре после того, как я зажил в Косолаповке.

Сейчас мы пили чай с вареньями из брусники и лесной малины, две баночки с которыми мой гость торжественно извлёк из боковых карманов пальто, пошитого в номенклатурном ателье районного звена лет тридцать-сорок назад.

– Мне тогда ещё не полагалось, – пояснил поэт, – но Спиридон Тимофеевич меня спецталоном премировал – даже внеочередником на пошив этот самый провёл по своим каналам: так его в районе ценили. Как участнику ВОВ мне вроде. Я-то, помню, отказывался: дескать, какой я участник, я ведь только-только народился после войны. А он: «Им разницы нет: талон у тебя имеется, а их дело пошить. Может, ты приравненный? Не их ума дело. Бери талон – и к ним пулей! А то, по моей информации, у них сукно скоро закончится, а следующее когда завезут – даже там не знают», – на слове «там» Валерий Дормидонтович воздел к потолку указательный палец, давая, видимо, мне понять, что точно так же указал в том памятном разговоре и сам Спиридон Тимофеевич. – Вот с тех пор и хожу в обнове, – как-то уж слишком серьёзно произнёс бывший редактор.

Помню, мне тогда захотелось подумать, что он всё же шутит.

– А варенье – это мне жена варит: приедет, соберёт ягоду в лесу, какая на тот текущий момент поспела, наварит – и обратно в город, поминай как звали. Я ей квартиру в городе оставил со всей обстановкой, сюда только самое необходимое перевёз. Я квартиру-то эту успел чудом, считайте, получить – перед самой этой перестройкой меня на замреда в районку выдвинули, при Черненко ещё, когда порядок ещё соблюдался, и как раз райкомовский дом сдали. Повезло, считайте, по срокам. Потом я хрен уже получил бы! – с неожиданной страстью почти вскрикнул Валерий Дормидонтович. – При Горбачёве вообще ничего в эксплуатацию не сдавали – вы помните, а при Ельцине этом с Гайдаром этим его только за тити-мити.

Я испугался, что он если и не заплачет, то утеряет значительную часть приветливости, и подлил ему чайку.

– Ну а квартиру-то удалось приватизировать? При Ельцине? – я постарался помочь всплыть в его памяти если не совсем светлому, то всё же приятному.

– Ну и чего? Толку-то?

– Как же? Тити-мити – и неплохие, райком хорошие дома, думаю, в эксплуатацию сдавал – квартиры дорогие.

– Вот в чём и дело-то: кто ж её за хорошие деньги купит? Голытьба наша из райцентра, что ли? Все, кто с деньгами, давно в область подались, а то и подальше. Вот вам и вся приватизация. Да ещё налог уплачивай за эту собственность плюс к квартплате – сплошной обман с этими рыночными отношениями. Изощрённеший, я бы сказал. Как и во всём у них. Возьмите хоть вот газету нашу. Да, не спорю – свобода слова вроде. А где его печатать-то, слово-то это самое? За бумагу плати, за аренду плати, типографии опять плати! Да где это раньше видано, чтобы такое было? Вот и нет, считай, газеты, не выходит она, не вытанцовывает при рынке этом самом, не пляшет. Вот вам и свобода слова. Кому она такая свобода нужна, если слово не доносится? Вот и спрашивается в задачнике: что лучше – свобода без слова или слово без свободы?