В поездке мне многое казалось необычным. Прогуливаясь вдоль поезда, я заметил, что некоторые вагоны чем-то отличаются от нашего. Еще сильнее отличались пассажиры. Так, в этих вагонах ехали довольно толстые краснорожие люди, которые на остановках выходили на перрон в нижнем белье! Я очень удивился этому. Отец объяснил, что это пассажиры мягких вагонов, и надето на них не нижнее белье, а пижамы. В них, конечно, ехать можно, но выходить в пижамах на улицу не следует.
Из объяснений отца я так же понял, что вагоны делились на мягкие, жесткие, или плацкартные, и общие. Мы ехали в плацкартном вагоне, название это не сразу и выговоришь, тем более не сразу поймешь.
То, что у нас жесткий вагон, можно легко понять – полки в нем, действительно, жесткие, они плоские и деревянные. Они удерживались металлическими тягами с петлями на концах. На всех неровностях пути и на поворотах эти железяки нещадно гремели.
В жестких и общих вагонах тогда не было чая, привычного теперь, хотя это кажется невероятным. Зато на каждой большой станции имелась избушка или домик, на котором имелась крупно написанная надпись «Кипяток».
Туда на остановках стремился народ, чтобы утолить жажду, да и просто перекусить, запивая чаем, – невозможно же есть всухомятку свои дорожные припасы.
Кстати, в те годы ходила байка про иностранца, который удивлялся тому, что в СССР все станции называются одинаково – «Кипяток».
Ехали мы очень медленно, особенно после Тихвина. Там железная дорога проходила через бывшую линию фронта. За окном вагона развертывались картины последствий войны. Я неотрывно смотрел в окно.
Надо отметить, что в старых вагонах окна очень удобны для этого занятия. Оконная рама у них опускалась так, что из окна при желании можно даже вылезти. Поэтому временами я высовывался из окна почти по пояс.
Такого количества разбитой военной техники еще никогда не видывал. Бросались в глаза пушки и танки, как немецкие, так и наши. А окопы, колючая проволока и воронки по национальной принадлежности определить было невозможно. Но их было так много, что тянулись они за окном почти до самого Ленинграда. Руины разбитых зданий около станции Саперная стояли почти до 1970 года.
Большое впечатление вызывали надписи «Осторожно, мины!», висевшие на колючей проволоке, а кое-где на дощечках, приколоченных к палочкам. Многие из объявлений были совсем рядом с железной дорогой.
Первые шаги по Ленинграду
Наконец мы приехали. Нас встретила тетя Клава. Я впервые увидел эту таинственную родственницу, с которой отец иногда предлагал мне поговорить по телефону.
Каждый раз, держа трубку у своего уха, я страшно мучился с вопросами-ответами, ибо совсем не представлял, о чем можно говорить с взрослым человеком, которого никогда не видел.
Тетя Клава жила на Гагаринской улице, и поэтому от вокзала до дома шли пешком. Для меня вид разбитого города был ошеломляющим. Кое-что из «истории» домов поясняла Клавдия Николаевна, но многое можно было понять и самому. Особенно печально выглядели руины со стенами, на которых сохранились коврики, часы, фотографии, а иногда и картины. Нелепость и слепая случайность гибели потрясала воображение.
Тетя рассказывала, что у нее от голода, как у многих, не было сил спускаться в бомбоубежище. Тем более, жила она на шестом этаже. Во время тревог она часто оставалась в квартире, и несколько бомб падали где-то рядом (мы видели остатки этих домов). Дом дрожал, от близких разрывов, и однажды шкаф чуть не упал на нее.
