Не успеете вы да штей котла сварить, —
Привезу голову да молодецкую».
Во чистом поли видно – курева стоит,
У коня из ушей да дым столбом валит,
Да из глаз у коня искры сыплются,
Из ноздрей у коня пламё мечется,
Да и сива-де грива да расстилается,
Да и хвост-от трубой да завивается.
Наезжаёт татарина на чистом поли,
От того же от города от Киева
Да и столько-де места – да за три по́прища.
Заревел тут старой да во первой након:
«Уж я верной богатырь – дак я напуск держу,
Ты неверной богатырь – дак поворот даёшь».
А и ёдет татарин, да не оглянется.
Да и тут старой заревел во второй након:
«Уж я верной богатырь – дак я напуск держу,
Ты неверной богатырь – дак поворот даёшь».
Да и тут-де татарин да не оглянется.
Да и тут-де старой кабы ругаться стал:
«Уж ты, гадина, едёшь, да перегадина!
Ты сорока, ты летишь, да белобокая,
Ты ворона, ты летишь, да пустоперая,
Пустопера ворона, да по загуменью!
Не воротишь на заставу караульную,
Ты уж нас, молодцов, видно, ничем считать?»
Кабы тут-де татарин поворот даёт,
Отпустил татарин да нынь сера волка,
Отпустил-то татарин да черна выжлока,
Да с права он плеча да он воробышка,
Да с лева-то плеча да бела кречета.
«Побежите, полетите вы нынь прочь от меня,
Вы ищите себе хозяина поласкове.
Со старым нам съезжаться – да нам не брататься,
Со старым нам съезжаться – дак чья Божья помочь».
Вот не две горы вместе да столканулися, —
Два богатыря вместе да тут соехались,
Да хватали они сабельки нынь вострые,
Да и секлись, рубились да целы суточки,
Да не ранились они да не кровавились,
Вострые сабельки их да изломалися,
Изломалися сабельки, исщербилися;
Да бросили тот бой на сыру землю,
Да хватали-то палицы боёвые,
Колотились, дрались да целы суточки,
Да не ранились они да не кровавились,
Да боевые палицы загорелися,
Загорелися палицы, распоелися;
Да бросали тот бой на сыру землю,
Да хватали копейца да бурзамецкие,
Да и тыкались, кололись да целы суточки,
Да не ранились они да не кровавились,
По насадке копейца да изломалися,
Изломалися они да извихнулися;
Да бросили тот бой да на сыру землю,
Да скакали они нонь да со добрых коней,
Да хватались они на рукопашечку.
По старому по бесчестью да по великому
Подоспело его слово похвальное,
Да лева его нога да окольздилася,
А права-то нога и подломилася,
Да и падал старой тут на сыру землю,
Да и ровно-неровно будто сырой дуб,
Да заскакивал Сокольник на белы груди,
Да и ро́зорвал лату да он булатную,
Да и вытащил чинжалище, укладен нож,
Да и хочет пороть да груди белые,
Да и хочет смотреть да ретиво сердцё.
Кабы тут-де старой да нынь расплакался:
«Ох ты ой есть, пресвята мать Богородица!
Ты почто это меня нынче повыдала?
Я за веру стоял да Христовую,
Я за церквы стоял да за соборные».
Вдруг не ветру полоска да перепахнула, —
Вдвое-втрое у старого да силы прибыло,
Да свистнул он Сокольника со белых грудей,
Да заскакивал ему да на черны груди,
Да и розорвал лату да всё булатную,
Да и вытащил чинжалище, укладен нож,
Да и ткнул он ему до во черны груди, —
Да в плечи-то рука и застоялася.
Тут и стал-де старой нынче выспрашивать:
«Да какой ты удалой да доброй молодец?»
У поганого сердцо-то заплывчиво:
«Да когда я у те был да на белых грудях,
Я не спрашивал ни роду тя, ни племени».
Да и ткнул старой да во второй након, —
Да в локти-то рука да застоялася;
Да и стал-де старой да опять спрашивать:
«Да какой ты удалой да доброй молодец?»
Говорит-то Сокольник да таковы речи:
«Да когда я у те был на белых грудях,
