Было бы сердце - страница 4

– Апрель, Лиссабон

Когда я вернулась из аэропорта, мы поехали обедать на побережье.

Я едва помню, о чем мы говорили: я выпила графин сангрии со льдом почти целиком, пока ты говорил по телефону у входа в ресторан около получаса – я не могла тебя слышать – и даже не притронулась к лососю в сливочном соусе. Я знала, что тебе звонила жена – и эти полчаса душили меня непониманием, обидой и злостью, и если бы не сангрия, я бы не смогла пережить этот одинокий обед.

Когда ты вернулся, дождь уже вовсю поливал навес над нашим столом, а в пепельнице развернулся веер из десятка сигарет. Ты сел напротив меня и несколько раз пытался объясниться или начинал обсуждать план на ближайший месяц – но я демонстративно прерывала тебя и меняла тему. Я была не готова услышать все, что ты должен был сказать – а ты с плохо скрываемым облегчением поддавался мне.

После обеда ты заказал кофе, и мне снова до смерти захотелось курить, хотя от температуры, алкоголя и сигарет начинало тошнить. Я вышла из ресторана к маленькому магазинчику на побережье и купила отвратительный Vogue за 5 евро. Ментоловая сигарета жгла горло. Каждый шаг раздавался в моем больном теле мучительной болью. Глаза слезились от ветра с мелкой водяной пылью. В затуманенном рассудке билась одна мысль: прямо сейчас я могу сбежать и никогда тебя больше не видеть, и ты никогда больше не причинишь мне подобной боли – никогда. На парковке у ресторана я выкинула сигарету в мутную лужу, села в мокрое такси и поехала в номер, где выпила снотворного и забылась тяжелым сном. Сон был единственным спасением.

Когда я проснулась, твоя рубашка и брюки висели на кресле. Из ванной слышался шум воды. Ты вышел, уткнувшись в телефон. Я притворилась спящей. Мне хотелось посмотреть на тебя тогда, когда ты думал, что я тебя не вижу. Я прислушивалась к твоим шагам по номеру, к быстрому, нервному стуку пальцев по клавиатуре, к звукам приходящей на твой блэкберри почты.

Мне хотелось, чтобы ты бросил свою работу хотя бы на пять минут и обнял меня: но я знала, что это пустая надежда. Поэтому через двадцать минут я открыла глаза и поднялась.

Ты шутливо спросил, почему я убежала из ресторана.

Я заставила себя улыбнуться и зевнула: мне не хотелось отвечать.

Ночь мы провели в гостинице на побережье, а утром заехали в дом, который ты купил – чтобы оставить вещи. До того утра в пустынном ресторане гостиницы мы планировали вернуться в сюда в начале июня. Я должна была остаться жить в Португалии на лето, и если бы мне понравилось – до конца декабря, когда пора было ехать сдавать финальные экзамены в университете. По умолчанию мы соблюдали план, хотя было очевидно, что все разрушено и уже никогда не будет так, как было запланировано.

Я молча оставила свой чемодан на втором этаже и безропотно развесила твои рубашки в шкаф.

У меня не было сил сопротивляться и задавать вопросы.

Мы ехали из Фару в Лиссабон по мокрой трассе: дождь хлестал по стеклу как проклятый – добродушный седой португалец на заправке сказал нам, что побережье давно не видело такой холодной весны. Надвигается шторм, – сказал он, отдавая сдачу.

Мы молча сели в машину и не произносили ни слова: даже когда я впервые начала плакать при тебе – уже не от тоски, а от усталости, от болезни и температуры – ты лишь молча протянул мне пачку бумажных платков.

В Лиссабоне к вечеру вышло солнце.

Позже я вспоминала, что город был невероятно красив: старая брусчатка блестела под косыми весенними лучами и вокруг витало ощущение приближающегося лета. Люди были беззаботны и радостны, кафе пестрели лицами и галдели громкими голосами на разных языках. И в этом красивом, радостном мире я чувствовала себя до того некрасивой и несчастной, что все окружающее казалось мне какими-то неверно выстроенными декорациями. Я жила в драме, а снимать собрались мелодраму со счастливым концом.