– Не ваше собачье дело! – отвечала красавица Лиля, помешивая в кастрюльке манную кашу.
Потом они вернулись в Ильинку, и она слышала, как Лиля уговаривала «папу» Юру забрать какого-то ребенка и удочерить. «Папа» обозвал Лилю дурой и проводил на станцию.
Вскоре приехала мама. Она и вправду оказалась очень красивой и нарядной, но к ней как-то страшно было даже подойти. Они с мамой перебрались в другой дом, совсем простой, деревенский, в конце улицы, и стали там жить «на квартире».
Маме надо было выходить на работу, и она привела ее к Александре Федоровне, которая жила напротив бабушки Тани. Муж Александры Федоровны, важный генерал Тимошенко, ездил на работу на серой «Победе» и часто подвозил свою дочку Таню в университет. Их двухэтажный красивый дом с большим садом, утопающим в цветах, тоже выходил на Октябрьскую улицу, как и бабушкин. Александре Федоровне заниматься хозяйством помогали девушка-горничная в белом крахмальном передничке и садовник, так что шестилетний ребенок, сказала она, на несколько часов в день ей будет не в тягость.
Похожая на строгую воспитательницу Александра Федоровна пообещала сделать из нее приличного ребенка: заставляла мыть руки перед едой, пользоваться носовым платком и культурно вести себя за столом. Обедали в столовой: круглый стол с белоснежной крахмальной скатертью, массивные ножи-вилки-ложки, кольца с шуршащими салфетками, красивые сервизные тарелки с картинками – для первого одни, для второго другие, а вместо закопченного огромного чугунка, как в Челябинске, супница с витыми золочеными ручками. Полагалось и третье – сладкий компот или клюквенный кисель в хрупкой небесно-голубой чашке с блюдцем, к которым было страшно прикоснуться.
После обеда ее учили читать, писать и рисовать цветными карандашами. В доме было много больших книг на немецком языке с картинками, переложенными прозрачными листочками, но их можно было смотреть только из рук Александры Федоровны. Ей очень хотелось прикоснуться к клавишам стоявшего в углу черного блестящего пианино, но это строго запрещалось: оно безраздельно принадлежало симпатичной надменной Тане, которая приезжала из Москвы, из своего университета, на выходной, а иногда и в будни. Таня по вечерам играла на пианино и была страшной задавакой, делая вид, что вовсе не замечает появления в их доме «чужого ребенка». «Что поделаешь, – вздыхала Таня, ни к кому не обращаясь, – наша мамочка с ее дворянским воспитанием готова опекать всех несчастненьких…» Нельзя было лазить по заборам и яблоням, есть немытые ягоды, трогать цветы и наступать на клумбы – только гулять по саду или тихонько играть во что-нибудь. И ни одной грядки! Как же они тут живут? Непонятно.
Первого сентября она в форме – коричневом платьице с белым фартуком и с белыми бантиками в косичках – отправилась в школу с дедом Борей: он нес ее портфель, а она, держась за его толстый мизинец, несла перед собой букетик астр из Тимошенковского сада. Двухэтажная деревянная школа, потемневшая от времени и невзгод, находилась на соседней улице, по пути на станцию. Там учились с первого по четвертый класс – девочки и мальчики вместе. Пожилой учитель Андрей Иванович посадил ее на первую парту в крайнем ряду у окна. В школе ей понравилось, только в туалет приходилось бегать на улицу.
Училась она легко, Андрей Иванович ставил ей пятерки и редко спрашивал, несмотря на вечно поднятую руку. Однажды ей понадобилось срочно выйти из класса, но учитель будто не замечал этого. Когда случилась катастрофа, Андрей Иванович озадаченно заглянул под парту и огорченно вздохнул. «Скажу, что разлила чай, если заругает». Хотя чай-то она в школу и не носила, как другие дети, которым давали с собой бутерброды и бутылочку с чаем или молоком. Ей никто такой «завтрак» не готовил. В обиду она себя не давала никому, да и драться-то в школе особенно не с кем было, а на улицу ее одну не пускали.
