Невольно обхватываю плечи руками, ощущая себя жалкой и раздавленной. Как размазанная по стеклу мошка. Я даже развернуться и уйти не могу, разве что ползти по земле среди луж и листвы, унижаясь еще больше. Но и рядом с Назаром так сложно находиться, что нечем дышать.
- Ты стыдишься себя, - выносит приговор, впиваясь взглядом в мое лицо. - Своего неподвижного состояния.
- Вряд ли кто-то из твоих пациентов гордится инвалидностью, - заставляю себя усмехнуться. Так, словно мне все равно, а за ребрами не орудует мясорубка, превращая сердце и легкие в фарш.
- Нет. Но никто так не упивается болезнью, мешая мне выполнять свою работу, - выпрямляется, не сводя с меня глаз. Препарирует без скальпеля. – Значит, сыну четыре месяца, - неожиданно переходит к самой острой теме.
- Да… - выдавливаю из себя после паузы.
Оттягиваю момент казни. Наверное, Назар ненавидит меня за то, что я лишила его ребенка, но мне нечем перед ним оправдаться. Язык чувств и эмоций ему чужд, а голые факты против меня. Богданов просто не в состоянии понять, почему я так поступила.
- Совсем маленький, - продолжает как ни в чем не бывало. - Пока что он требует не так много. Покормить, уложить спать, - делает паузу, а я машинально киваю, не догадываясь, к чему он клонит. - А что будет, когда он начнет ходить? Будет носиться по улице, спотыкаться, падая и набивая шишки. Набегаешься за ним? – многозначительно косится на громоздкие колеса.
- Приноровлюсь, - сипло шепчу. – У меня нет другого выхода.
- Поведешь сына в детский сад вот так, - бесцеремонно окидывает рукой мои ноги. – Потом в первый класс, - забегает далеко вперед. Я не думала о будущем, оно неопределенно и туманно. Мне нечего ответить. Рассердившись на мое молчание, Богданов со сталью в голосе выплевывает: - Впрочем, если тебе нравится жить наполовину, то медицина здесь бессильна.
Откидывается на спинку скамейки, едва заметно дергает коленом, проявляя нервозность, и отворачивается от меня, делая вид, что заинтересовался пустой аллеей, уходящей вдаль. Пока он пытается успокоиться, я обнимаю и ласкаю его взглядом, раз уж никогда не решусь сделать это физически.
Стойкий, смелый, целеустремленный, доктор Богданов всегда найдет выход из любой ситуации. Лишь однажды не смог…
- Ты совсем не изменился, Назар, - говорю без обиды, но с тоской. Я соскучилась по бывшему мужу, по всем его недостаткам, которые он умело превращает в достоинства, по его железному характеру. - Такой же грубый и жесткий, как раньше.
- Ты тоже. Такая же упрямая. Однако… - прищуривается, восстанавливая со мной зрительный контакт, который наносит мне удар под дых, - мне всегда казалось, что ты сильнее. Почему сейчас сдалась?
Если бы мы были женаты, он бы обнял меня и утешил. Богданов хоть и славился цинизмом и безэмоциональностью среди коллег-медиков, но дома был внимательным и ласковым мужем. Однако теперь вместо прикосновений нам доступны лишь слова.
- Сломалась, Назар, - признаюсь на шумном выдохе. Проглатываю подступающий к горлу ком. - Во всех смыслах.
- Так я отремонтирую, Надь, - убеждает меня с надрывом. - Доверься мне.
Слабо улыбаюсь сквозь слезы.
Однажды Назар мне рассказывал, как ему удается абстрагироваться от человеческих страданий и сконцентрироваться на своей работе. Он воспринимает пациента, как сложный механизм, который ему предстоит починить. Разобрать, изучить, выкрутить один винтик, заменить новым. Четко по схеме. Как это делает автомеханик или слесарь. Идеальный подход, который разбивается вдребезги, когда на операционном столе... близкий родственник.
