— Ма, давай жить в новом большом доме? — Ваня вытирает губы и поднимает взгляд. — Не понравится, вернемся и будем жить тут.
21. Глава 20. Жуткая жуть
— Тогда самое время собрать вещи, — придвигает ко мне тарелку с оладушками, щедро политыми вареньем.
— Уже? — удивляется Ваня.
Давай, сынок, устрой истерику, заяви, что никуда не поедешь и что не хочешь в большой красивый дом. Адам прет танком по нашей жизни, и не в его арсенале никаких полумер.
— А чего время тянуть?
Ваня косит на меня подозрительный взгляд. Ворвался весь такой самодовольный, эгоистичный и решительный в наш быт. Он папа. И это ведь так удобно стать папой, когда сын твой уже подрос.
— Очень злится, — шепчет Ваня.
— Да, вижу.
А, может, мне не бороться против Адама и его желания быть папулей? Ну, не соперник я ему сейчас, а своей бессильной злостью могу отвернуть от себя сына. У него такая радость в жизни приключилась, а мама сидит и пыхтит, как бобр, которому один козел решил разрушить плотину.
— И у тебя есть и свой чемоданчик, да? — улыбаюсь Ване, который от моей неожиданной улыбки и воркующего голоска удивленно вскидывает бровь, прям как его отец. — Вот и посмотрим, сколько в него игрушек вместится.
А пусть везет нас в большой и красивый дом. Хоть посмотрю, как живут другие люди, у которых нет нужды расписывать зарплату до каждой копеечки.
— Тогда я пойду? — тихо уточняет Ваня, недоверчиво щурясь на меня.
Киваю, провожу ладонью по его мягким волосами и шепчу:
— Да.
Ваня сползает со стула, не спуская с меня глаз, шмыгает, трет нос и пятится к двери. Не верит моей приветливой и дружелюбной улыбке. И не зря. У меня в голове созрел хитрый план.
Я знаю, что в детский чемоданчик влезут не все игрушки, и Ваня может разозлиться. Это он сейчас милый пупсик, но умеет быть и драконенком, который громко кричит, гневно плачет и в ярости катается по полу. Вот наш папа готов к такому?
Ваня прикрывает за собой дверь, и Адам выжидает минуту, прежде чем заявить:
— У тебя сейчас улыбка, как у жуткого клоуна, Мила. У тебя лицо, что ли, свело?
— Я тебя ненавижу, — едва слышно отвечаю я и продолжаю улыбаться еще несколько секунд.
После открываю рот, чтобы прогнать жуткий оскал с лица, массирую пальцами область вокруг губ.
— Все-таки свело, — хмыкает Адам.
— Заткнись, — цежу я сквозь зубы и хватаю вилку. — Утопить тебя в каком-нибудь болоте.
Замолкаю, когда слышу, как по линолеуму шаркают колесики. Дверь распахивается, и Ваня деловито вкатывает свой детский синий чемоданчик со щенками в центр кухни. Кладет его, открывает, сидя на корточках, и выходит, чтобы через минуту вернуться с охапкой игрушек. Бросает их на пол и опять исчезает.
— Не понял…
Адам переводит на меня взгляд, ожидая, что я все объясню, но я молча поедаю оладушки, которые вполне себе съедобные и даже вкусные. Воздушные такие, сладкие и ванили в меру.
Ваня упрямо несет на кухню все свои игрушки. На третий заход он психует и затаскивает к нам корзину, в которой хранится его богатство. Наконец, он понял смысл этой корзины, которую он игнорировал все это время. Надо же, я его воспитываю даже сейчас.
— А у тебя много игрушек, — удивленно тянет Адам.
— Ага, — Ваня неуклюже переворачивает корзину с игрушками. — И все любимые.
У меня, кажется, глаз дергается, когда я вижу облепленный пластилином и разрисованный фломастерами камень среди детского барахла. Только не его. Только не его. Я готова душу дьяволу продать, чтобы избавиться от Фёдора. И я понятия не имею, почему этот камень стал Фёдором.
