Царь Борис - страница 17

Подожди-ка, думаю. А если их в нашем отряде оставить? Они ещё молодые, здоровые, пускай помогают, пищу готовят, бойцам одежду стирают, да мало ли работы в отряде для женщин? И бойцов во многих делах освободят! Вот она, думаю, революционная мудрость! Ну-ка, поговорю с командиром, согласится он с моим мнением или нет. А девкам говорю: ладно, раз уж не хотите помирать, пойду просить за вас командира, посоветую ему, чтобы вас живыми в отряде оставил. С кровати-то поднимаюсь, так бабы эти прилипли к моим ногам, целуют сапоги и просят: постарайся, мол, Андрюшенька, спаси нас, ну а мы в долгу не останемся, все мужики тебе будут завидовать. С трудом отцепился я от них и вышел на улицу.

Красный командир Соколов еще вёл допрос с офицерьём белогвардейским, как увидел меня из окна, сам вышел на крыльцо мне навстречу и спрашивает: ну, что, мол, революционный герой, красноармеец Парфенов, как решил судьбу помощниц врага, пустил в расход? Я ему и говорю: мол, зачем, товарищ командир, женщин убивать русских, кто же тогда нам детей рожать будет, бойцов мировой революции, если мы своих русских баб будем расстреливать? Давайте, говорю, заставим их служить у нас, под нашим присмотром, пусть искупят свою вину перед мировой революцией, а в отряде им всегда работёнка найдётся. Они, оказывается, за Ленина, только вот не знали, что были с белыми, и в нашу сторону никогда не стреляли.

Командир сразу как бы остолбенел от моего предложения, опустил голову и давай думать. А потом поднимает на меня глаза и говорит: молодец красноармеец Парфенов, у героя и душа должна быть добрая. Согласен, оставь их в живых, но только поручаю их тебе, присмотри за ними и агитработу проведи, и чтобы ни-ни! – и он даже пальцем мне погрозил. Я, понятно, благодарю командира и – айда к девкам. Рожа у меня сияет, наверно, потому что, как только я вхожу в избу, как эти девки кинулись ко мне благодарить: по роже-то моей и узнали, что к чему и что живы остались. Одна у меня гимнастёрку расстёгивает, другая поцелуями осыпает. Мы, кричат, тебе жизнью обязаны, теперь дело за нами. Мне, конечно, приятно, отбиваюсь от них, как могу, да куда там! Они как на меня набросились!.. Ну и пошло у нас дело, поехало!..

И Андрей Парфёнов с ухмылкой рассказывал такие подробности своей боевой революционной жизни, что могли позавидовать самые отъявленные донжуаны и каннибалы женских сердец. А собравшиеся ребята возраста Ваньки Елина с блестками в глазах, с немного подрумянившимися щеками, с раскрытыми ртами слушали полупридуманные, с подвираниями, выбалтываемые Андреем секреты и тайны мужской солдатской жизни и смотрели в рот рассказчику.

5

Ваня частенько ходил слушать Андрея, хотя и понимал, что многое в своём геройстве участник гражданской войны приукрашивает, тем более, что выяснялось: Андрей Парфёнов один и тот же случай разным слушателям рассказывал по-разному. Однако после таких рассказов у Ивана целыми сутками не выходила из головы соседка Дарья Крюкова.

Конечно, мог бы Иван, как делали многие, по вечерам прогуливаться в тёмных местах деревни и вдоволь нацеловаться с другими, но он и в мыслях не мог притронуться к губам другой девушки или женщины. Он и жил в мыслях с именем Дарьи. Чем бы ни занимался, где бы Иван ни работал, и даже когда укладывался спать, образ Дарьи проходил перед его глазами и то тревожил, то успокаивал его. Что интересно, – повзрослев, Ваня стал стесняться смотреть в сторону Дарьи, если они случайно встречались на улице или в поле. Он снова, как в четырнадцать лет, искал её глазами, выходил на улицу по вечерам и, устремив взгляд к дому Крюковых, ждал, когда она покажется во дворе. Бывало, Дарья сама приходила к матери Ивана, соседке Пелагее, по каким-либо делам. Встретившись глазами с нею, Ваня Елин выходил на улицу и был спокоен. Но вот незадача: стоило только молодой соседке, посидев с матерью, уйти, как Ване становилось не по себе, охватывали его непонятные тревога и волнение. Думы всякие лезли в голову: а вдруг она сейчас в объятиях, как в скабрезных рассказах Андрея Парфенова, – у гармониста, или у какого другого ухажёра-ловкача! И уверен он был, что у Дарьи никого всерьёз нет, но всё-таки, когда её не видел, ему являлись на ум всякие немыслимые картины. Он уже и по ночам не мог толком спать, допоздна представляя лицо любимой девушки, крепко обнимая её зыбкие плечи, шепча ей на ушко приятные, только им, кажется, двоим понятные слова.