– Простите, – сказал Федор, отодвигая тарелку, – я все-таки не совсем понимаю, в чем загадочность этой личности.
– Все дело в том, – его собеседник понизил голос и наклонился вперед, – что на Алтае никогда, ни до, ни после Гражданской войны, не было месторождений золота. Так откуда оно там, по-вашему, взялось? В большом количестве, имейте в виду. И вот еще вам для справки: в двадцать втором году Бернгарта арестовали и продержали в тюрьме до тридцать четвертого. В тридцать четвертом его расстреляли.
– В то время это происходило со многими, – флегматично заметил Федор.
Евгений Петрович покачал головой.
– Его схватили как предводителя антисоветского мятежа, главаря контрреволюции. Приговор по этому обвинению был один и безапелляционный – расстрел. Его же двенадцать лет держали в тюрьмах. Даже не отправляли в лагеря. Для чего? Очевидно, он располагал информацией, но не желал ею ни с кем делиться.
– Так вы полагаете…
– Нет уж, Федор Михалыч, прошу прощения, – возразил попутчик, – теперь ваша очередь рассказывать.
– Что рассказывать? – немного растерянно спросил Федор.
– Вашу историю. И не про скуку столичной жизни с несчастной любовью, а настоящую. От кого вы бежите, кто вас хотел зарезать этой ночью и почему.
Федор вновь почувствовал себя обманутым ротозеем, которому ловкий делец всучил дрянной товар, и теперь нужно расплачиваться, потому что вернуть его уже нет возможности.
– Знаете, Евгений Петрович, – сказал он не вполне дружелюбно, – мне кажется, это будет неравноценный обмен. Приятного аппетита.
Он направился к стойке бара, чтобы расплатиться. Здесь ему пришло в голову прихватить бутылку «Столичной», с которой не так бессмысленно будет коротать дорогу и не столь уж пустой может показаться даже эта темная история про краснопартизанскую Золотую Орду. Выходя из вагона-ресторана, он оглянулся на попутчика и едва не выронил из рук бутылку. Оказалось, пока они обсуждали тайну алтайского золота, через два столика от них расположилось весьма приметное создание женского пола в темно-синем облегающем платье и с белой лилией в подколотых волосах. Девушка не только подходила под определение «прекрасная дама», но и намного превосходила его. Она была без сопровождения, и коварный попутчик не замедлил этим воспользоваться. В тот момент, когда Федор увидел их, Евгений Петрович демонстрировал весь свой лоск, целуя девушке руку.
Федору, испытавшему мгновенный укол чувства обделенности, тотчас страстно захотелось, чтобы прекрасная незнакомка ненавидела бородатых мужчин, тем более мужчин с быстрым, оценивающим взглядом торгового агента, который сбывает залежалый товар по завышенной цене и покупает драгоценные раритеты на приманку льстивых салонных манер.
Он вернулся в купе, сел к окну и попытался получить наслаждение от лирически-унылых весенних пейзажей средней полосы России. Через полчаса созерцания он вспомнил, что родина неимоверно обширна и если смотреть в окно всю дорогу до самого города Барнаула, то от этой берущей за душу пронзительной печали русского поля и ветхих селений можно без вина сделаться горьким пьяницей. Придя к такому заключению, Федор отвинтил крышку «Столичной» и налил в стакан, еще пахнущий коньяком.
К тому времени, когда вернулся сосед, в бутылке оставалось не так много, а Федор, прислонившись лбом к окну, отчаянно тосковал.
– Правильно, – быстро оценил ситуацию попутчик, – отечественные расстояния надо обязательно пропустить через себя, чтобы понять, отчего в России все беды.
