О своей мечте он никому не рассказывал, кроме отца. Отец его желание стать лётчиком одобрил и даже попросил знакомого прапорщика – коменданта учебного корпуса, проверить у сына вестибулярный аппарат на качелях и крутильном кресле, пройти через барокамеру.
– Если «вестибулярка» у тебя, Виктор, подкачает или давление после барокамеры будет прыгать, медкомиссию в лётное не пройдёшь… – предупредил отцовский приятель.
Но Борисов все тренажёры и камеры перенёс легко. Кардиограмма и давление после всех испытаний были у него, как у космонавта.
Потому-то он и слушал разглагольствования Царедворцева по поводу поступления во Львовское училище спокойно, в уме прокручивая, в какое именно лётное пойдёт. В штурманское идти не хотелось. Штурман, конечно, профессия замечательная, но не он – командир корабля: «Если уж идти в лётное, так на истребителя, в Оренбургское, то самое, где Гагарин учился»…
Но жизнь внесла коррективы в его мечты.
Плановую медкомиссию в военкомате Борисов прошёл на «ура». Всю, кроме окулиста. Вдруг оказалось, что зрение в левом глазу у него – не единица, а ноль девять. С таким результатом ни в какое лётное он не годился!
Старенький окулист, заполнив свой раздел в медкарте, увидел огорчённое лицо Борисова:
– Вы, молодой человек, не отчаивайтесь. Сходите на приём к нашему райвоенкому – полковнику Плиткину. Борис Фёдорович – человек добрейшей души. Обязательно что-то подскажет!
«Добрейшей души человек полковник Плиткин» выслушал Борисова и сказал:
– Вот что, товарищ Борисов, в лётное тебе путь закрыт. Это точно! И никто тебе в этой ситуации помочь не сможет. Но тебе повезло: вышел приказ Министра обороны СССР, снижающий медицинские показатели по зрению для поступающих в военно-политические училища. Так вот, с твоими диоптриями можно спокойно поступать в Львовское военно-политическое, Симферопольское военно-строительное или в Свердловское танко-артиллерийское…
– Но я хочу служить в авиации, товарищ полковник! – воскликнул Борисов.
– Отлично! Тогда тебе прямой путь в Курганское ВВПАУ. По выпуску станешь политработником частей Военно-воздушных сил. А там, кто его знает, вдруг зрение восстановится, напишешь рапорт и переведёшься, хотя бы в наше штурманское…
«Нет уж, – подумал Борисов о своей мечте, – умерла, так умерла… Буду политработником ВВС! Всё-таки – не балалаечником, как Царедворцев…» Отец с улыбкой говорил, что «балалаечниками» в войсках называют выпускников Львовского ВВПУ, независимо от того, какой факультет они закончили: культпросветработы или военной журналистики.
– Буду поступать в Курган, товарищ полковник, – твёрдо сказал Борисов. – Готов прямо сейчас написать заявление о включении меня кандидатом.
– Ну, сейчас это делать рано. А в следующем марте приходи! Будем готовить документы. Да, не забудь рекомендацию от райкома комсомола. Без неё – никак! Училище-то политическое…
Известие о том, что Борисов будет поступать в Курганское училище, а не во Львовское, Царедворцев воспринял как личное оскорбление и предательство.
– Ну, как знаешь, Бор… – скривился он. – Тоже мне лётчик! Одно название… Аэродром подметать будешь!
– Всё лучше, чем заметочки строчить в сопровождении балалайки! – неожиданно для себя и для Царедворцева огрызнулся Борисов.
Они несколько дней не разговаривали. Но потом помирились. Царедворцев даже помог Борисову через своего отца получить рекомендацию для поступления от обкома комсомола.
