В усыпальнице, у вырытой могилы, гроб открыли в последний раз. Прощавшиеся с покойным принялись целовать его по очереди, после чего трижды ели из рук архиепископа кутью. Иван Федорович подошел ко гробу, вначале прикоснулся губами к холодному, покрытому писаным венчиком лбу покойного, затем взглянул на него в последний раз. Немного вздернутые вверх брови, заострившийся, словно восковой нос, аккуратно уложенная седая борода… Смерть и долгая болезнь не исказили его черты.
– Какой величавый, – молвил Иван Федорович своему сыну, отступая от гроба, и замолчал. Отчего-то горло перехватил подступивший ком…
Похороны Никиты Романовича оказали на князя очень гнетущее впечатление, даже неожиданно для него самого. Чуя, как ослабло здоровье, князь и сам понимал, что недалек и его последний день. И когда же возможно будет обеспокоиться о своей душе, если всю жизнь пришлось провести в борьбе, коварстве и лжи – во имя могущества рода?
Как-то раз в разговоре с супругой он вспомнил вдруг, как с отцом ее, князем Владимиром Ивановичем Воротынским, брал Казань, как спустя год защищал давно покойного малолетнего царевича Дмитрия в дни болезни государя Иоанна, как заставлял крамольных бояр отречься от князя Владимира Старицкого и целовать крест младенцу… Прошло более тридцати лет! Иван Федорович взглянул на свою супругу – тогда она была еще совсем юной, а сейчас это уже немолодая, дородная, округлившаяся в лице и теле женщина, мать взрослых детей, имеющая уже и внуков… И князь ощутил себя невозможно старым…
И той же ночью, засыпая, вспоминал он походы Ливонской войны, когда брал он Нарву и Дерпт бок о бок с Адашевыми, Курбским, вспоминал долгие беседы с великим книжником, митрополитом Макарием, вспоминал многих друзей и соратников, погибших в страшные годы опричнины, кои сам Иван Федорович чудом пережил, вновь и вновь доказывая собачью преданность Иоанну, столько раз обличавшему князя Мстиславского в изменах. Великие тени и имена… Они ушли, все до одного, и Иван Федорович понимал, что тоже теперь должен уйти, уступить власть и возможность управлять страной новым поколениям.
И после с каждым днем казалась такой ненужной борьба с Годуновыми, и неважными заседания думы, где обсуждались переговоры со шведами о продлении мира, и помощь атаману Ермаку, и грандиозное строительство новой городской стены, назначенное самим государем на следующий год. Сидя в думе на самом почетном месте, подле государева трона, покрыв крупными жилистыми руками и длинной седой бородой украшенное крупными каменьями навершие посоха из рыбьего зуба, князь Мстиславский все меньше участвовал в обсуждениях государственных дел, со всем соглашаясь. Он уже осознал, что судьба страны решается без него и управление ею идет своим чередом…
Уже вскоре он объявил семье о желании уйти в монастырь. Княгиня Анастасия Владимировна всплакнула, заявила тут же, что примет постриг вослед мужу, дочь Аннушка причитала, обнимая князя: «Как же я буду без тебя, батюшка?»
– У тебя еще вся жизнь впереди. Глядишь, царицей доведется когда-нибудь стать! Слушайся во всем брата, на него тебя оставляю…
Сыну, тяжело глядя в очи, молвил:
– Честь рода не урони… Ты и сам все ведаешь, столько лет подле меня учился всему.
– Я не подведу, – припав к руке родителя, отвечал Федор.
– Аннушку… – чуть дрогнувшим голосом добавил князь, – береги ее…
Объявив о своем решении семье, Иван Федорович явился к государю. Феодор Иоаннович в окружении Годуновых принял его в своих покоях, и князь Мстиславский, склонившись едва ли не до пола, говорил:
