Царское прошлое чеченцев. Власть и общество - страница 11

В первые годы советской власти было характерно безоговорочное и недвусмысленное осуждение царского колониального режима; в соответствии с этим сопротивление местного населения считалось полностью оправданным и поэтому оценивалось историками положительно. Ранняя советская историография 20-х – первой половины 30-х гг. XX века рассматривала включение Северного Кавказа в состав Российской империи как типичное колониальное порабощение, при котором классовые интересы царизма и его генералов сомкнулись с устремлениями местных феодалов. Набеги горцев на соседей стали объяснять географическим фактором, а именно нехваткой ресурсов в условиях чуть ли не нищенского быта… В духе экономоцентричной марксистской схемы в ранней советской историографии понятие «хищничество» стало увязываться с экономической отсталостью горцев, задавленностью их двойным гнетом российских и местных эксплуататорских классов^>35.

С конца 1920-х гг. в историографии утверждается «партийноклассовый» подход к изучению всех явлений и событий прошлого, отодвигающий на второй план научно – историческое содержание и фактологическую сторону изучаемых проблем. Привлекая новые факты, исследователь всегда подспудно осознавал опасность быть обвиненным в «буржуазно – националистическом», или, в каком – либо другом «уклоне». Безоговорочно осуждая царизм и создаваемые им институты, советские авторы подчеркивали, что, например, государственная школа была все-таки лучше традиционной конфессиональной. При этом вопросы развития конфессионального образования разработаны в советской историографии крайне слабо, практически все авторы останавливаются на деятельности только государственных учреждений. Краеведческая литература советских времен, как правило, шла по пути сбора фактического материала на местах, стараясь не давать ему нового научно – теоретического обобщения^>36.

В конце 30-х – 40-е гг. XX в. в советской политике и науке произошел резкий поворот. Официальный курс поздней сталинской эпохи заключался в признании объективной ценности государственных традиций царской России. Широкие завоевания XIX в. получили положительную оценку. Присоединение Северного Кавказа к Российской империи стало рассматриваться как «меньшее зло», открывшее путь к ускорению общественного развития региона, отмиранию в нем феодально – патриархальных «пережитков средневековья»^>37.

В 1930-е гг., несмотря на жесткие идеологические ограничения, в развитии историографии вновь обострился интерес к политике России на Кавказе, что отчасти было связано с принятием Конституции 1936 г. и новыми веяниями в национальной политике советского государства. Важной частью историографии данного периода являются исследования, в которых содержалась критика не только имперской политики царизма, но и национализма малых народов Кавказа^>38.

В тяжелые 40-е годы и сразу после Отечественной войны наблюдалась все более глубокая приверженность идее «дружбы народов»; эта идея стала проецироваться также и на дореволюционный период. Русская имперская экспансия, теперь понимавшаяся в основном как совокупность оборонительных операций или же попыток защитить нерусских соседей от внешних врагов или от междоусобных конфликтов, стала расцениваться как позитивное и прогрессивное явление; соответственно сопротивление нерусских народов русскому режиму вначале подверглось безоговорочному осуждению, а затем его одобряли лишь при условии, что в акциях сопротивления неоспоримо присутствовал «социальный аспект» или же в них принимали участие социальные низы. Это существенно обедняло тематику взаимодействия. С точки зрения П.В. Верта, «акции «сопротивления» имеют место лишь в крайних случаях (например, на самой ранней стадии установления имперского господства), тогда как мирная «подрывная деятельность» является характерной чертой повседневной жизни имперской провинции «даже в периоды кажущегося благополучия»