Царственные страстотерпцы. Посмертная судьба - страница 30

Хотелось бы представить фрагменты и из другого письма Евгения Сергеевича («Другу Саше»), сохранившегося и опубликованного, но все-таки малоизвестного, адресованного, по мнению одного из его родственников, младшему брату Боткина[169]. Это письмо от 26 июня (9 июля), начатое за неделю до расстрела, так и осталось недописанным и было изъято уже после убийства. Его содержание по настроению и мыслям обнаруживает некоторое сходство с тем отрывком письма, который по памяти воспроизводил Никулин, что в свою очередь подтверждает точность его свидетельства: Дорогой мой, добрый друг Саша, делаю последнюю попытку писания настоящего письма, – по крайней мере, отсюда, – хотя эта оговорка, по-моему, совершенно излишняя: не думаю, чтобы мне суждено было когда-нибудь откуда-нибудь еще писать, – мое добровольное заточение здесь настолько же временем не ограничено, насколько ограничено мое земное существование. В сущности, я умер, – умер для своих детей, для друзей, для дела… Я умер, но еще не похоронен, или заживо погребен, – как хочешь: последствия почти тождественны. <…> …У детей моих может быть еще надежда, что мы с ними еще свидимся когда-нибудь и в этой жизни… но я лично этой надеждой себя не балую, иллюзиями не убаюкиваюсь и неприкрашенной действительности смотрю прямо в глаза. <…>

Ты видишь, дорогой мой, что я духом бодр, несмотря на испытанные страдания, которые я тебе только что описал, и [б]одр настолько, что приготовился выносить их в течение целых долгих лет… Меня поддерживает убеждение, что «претерпевший до конца, тот и спасется»…

<…> Это оправдывает и последнее мое решение, когда я не поколебался покинуть своих детей круглыми сиротами, чтобы исполнить свой врачебный долг до конца, как Авраам не поколебался по требованию Бога принести Ему в жертву своего единственного сына. И я твердо верю, что, так же как Бог спас тогда Исаака, Он спасет теперь и моих детей и сам будет им отцом. <…> Но Иов больше терпел, и мой покойный Миша мне всегда о нем напоминал, когда боялся, что я, лишившись их, своих деток, могу не выдержать. Нет, видимо, я все могу выдержать, что Господу Богу угодно будет мне ниспослать[170].

Как видно из письма (оно согласуется и с данными из воспоминаний Юровского), доктор Боткин знал, что обречен на смерть, и свое сердце укреплял верой в Бога[171]. Эта вера ощутимо поддерживала всех заключенных, она единомысленно исповедовалась каждым из них. И такие же возвышенные евангельские мысли о терпении и помощи от Бога находим в письмах Императрицы-мученицы: Промысел Божий недостижим человеческому уму. Да осенит нас Премудрость, да войдет и воцарится в душах наших и да научимся через нее понимать, хотя говорим на разных языках, но одним Духом. Дух свободен. Господь ему хозяин; душа так полна, так живо трепещет от близости Бога, Который невидимо окружает Своим Присутствием. <…> Жених грядет, приготовимся Его встречать: отбросим грязныя одежды и мирскую пыль, очистим тело и душу. <…> Грядет Он, Царь славы, поклоняемся Его кресту, и понесем с Ним тяжесть креста. <…>

«Укоряемы – благословляйте, гонимы – терпите, хулимы – утешайтесь, злословимы – радуйтесь» (слова о. Серафима). Вот наш путь с Тобой. Претерпевый до конца спасется[172].

На последней ступени к вечности среди царящей повсюду злобы и ненависти Царственные мученики предчувствовали приближавшуюся к ним смерть и предвидели гибель дорогого им отечества. А умирающая, но скрепляемая «железом и кровью» Россия оставалась в ослеплении. Узнав о расстреле Царя, она отозвалась на его гибель холодным равнодушием.