– Как олень? – спросил Сталин Хрущева.
– Замечательный олень.
– Дикий зверь, гордый, а и он под пулю попал, значит, судьба! Я раньше любил охоту, сейчас какой из меня охотник! А раньше, в молодости, без охоты не обходилось. Помню, в ссылке, в Туруханском крае, частенько с Яшкой Свердловым на охоту ходили. Мы тогда с ним в одном доме у бабки горбатой жили. Смотреть на нее было жутко, на эту бабку-горбунью, как ведьма была страшная, вот и ходили на охоту, чтоб ее меньше видеть. И бабка радовалась – мясо приносили. Пса с собой брали, приблудился к нашему домику щенок, пожалели, оставили жить. Назвал я его Яшка, в честь Яшки Свердлова, – хохотнул Сталин, – так что я с двумя Яшками жил, позовешь: «Яша, Яша!» – так оба на зов идут, умора! Даже бабка беззубая смеялась. А Яшка, мудак, обижался. Я ему объясняю: «Глупый ты, Яша, хоть какое-то у нас есть развлечение, а ты дуешься!» Пошел я однажды на лыжах, долго шел, километров десять отмахал, а может и пятнадцать. Холодно, а я разогрелся, качусь себе по сугробам и качусь. Выхожу на опушку, глядь – на дереве куропатки сидят. Двадцать четыре штуки на ветке примостились, а ружья у меня нет, дома забыл. Я мигом назад, хвать ружье, и по своему следу обратно прибежал. Сидят, родненькие, никуда не улетели! Я прицелился и – ба-бах! – Сталин изобразил, как стреляет из ружья.
– И что? – просюсюкал Маленков.
– Что, что? Убил всех, потом долго куропаток ели.
Вождь налегал на вино, и, глядя на Берию, приговаривал:
– Притворщик, ох, притворщик!
Генералиссимус наколол на вилку щучью котлету и сунул Лаврентию Павловичу:
– Съешь, замечательная вещь!
– Не могу! Ей-богу, не могу! – упирался тот.
– Мы тебя просим, Лаврентий, попробуй! – не отставал Хозяин.
– Нельзя мне, желудок сорвется.
– Один кусочек, за меня! – В глазах правителя появилось неприятное выражение.
Берия одними губами взял котлету и проглотил.
– Молодец! – похвалил Сталин. – Я смотрю, Маленков не пьет, отлынивает.
– Я пью, пью! – приподнял наполовину пустой стакан Георгий Максимович.
– А почему глаза прячешь?! Что, секреты от меня, кадровик?!
Маленков глупо улыбался.
Иосиф Виссарионович и повернулся к Хрущеву:
– Что на тридцатом авиазаводе за история? Опять жидята голову подняли? Фамилия там промелькнула еврейская?
– Да, там волнения. Молодежь, комсомольцы, – уточнил Хрущев, – с профсоюзной организацией повздорили, а дирекция завода в стороне, там как раз директор еврей. Разбираемся.
– Надо подобрать десяток крепких парней и отправить туда, да снабдить их дубинами. Пусть порядок наведут. – Лицо правителя сделалось мрачным. – Моя Светланка, удумала, выскочила замуж за еврея! Что ей, русских мало или другой национальности мужика не нашла? Так нет, еврей! Я ей сказал: на глаза мне не показывайся, пока с жиденком живешь! Через год развелась, услышала отца. Сегодня в гости пожаловала, – улыбнулся отец. – Может, придет поздороваться, а может, уже спит.
– Она у вас умненькая, Светланка! – пьяно просюсюкал Булганин.
– Дура! – огрызнулся Сталин. – Умные за евреев не выходят! Сталинская дочь, подумать только! Она такая же дура, как дочь сидящего здесь Маленкова! – он ткнул Георгия Максимовича локтем. – Та тоже еврея подобрала.
– Я свою Волю развел, вернее, она сама ушла, – оправдывался Георгий Максимович. – У нее другой муж, архитектор.
– Не жид? – строго спросил генералиссимус.
– Что вы, какой жид!
