"Прошло несколько недель… Вдруг батюшка получает из Петербурга письмо от нашего родственника князя Б… Князь писал ему обо мне. После обыкновенного приступа, он объявлял ему, что подозрения насчёт участия моего в замыслах бунтовщиков, к несчастию, оказались слишком основательными, что примерная казнь должна была бы меня постигнуть, но что государыня, из уважения к заслугам и преклонным летам отца, решилась помиловать преступного сына и, избавляя его от позорной казни, повелела только сослать в отдалённый край Сибири на вечное поселение…"
Последние слова, прочитанные Пушкиным, снова ввели Петра в мрачное настроение. Может, и его ушлёт государь куда подальше? Тогда… прощай, любовь… Снова служба и… одиночество. Он осторожно вздохнул, не желая выдавать никому своё настроение. Идалия ни о чём не подозревала и ни о чём не беспокоилась. При мысли, что он уедет, а она останется в этом обществе, успешных и спокойных за своё будущее людей, Пётр почувствовал досаду и ревность.
Любила ли она его так, как он её? В этом и была мука. Частые смены её настроения, всегда неожиданные свидания, выражение её лица – то равнодушное, то, как сейчас, ласковое – изводили его. Иногда хотелось прервать эту муку, но каждый раз, когда она приходила – свежая от впечатлений, яркая от своей тайной, неизвестной ему до конца, жизни – он чувствовал, что готов на эту пытку, лишь бы быть с ней…
Александр Сергеевич прервал чтение, и гости стали увлечённо обсуждать услышанное. Идалия упорхнула поздороваться с хозяйкой и, словно пчела, собирающая нектар, пообщаться со всеми, кто мог наговорить ей ожидаемых комплиментов. К великой досаде, Ланской заметил, что Дантес уже был тут как тут – рядом с ней. Выглядели они странно – будто заговорщики. Что их могло связывать? Пётр хотел подойти поближе, чтобы не мучить себя подозрениями, но Идалия и Дантес внезапно отошли к карточному столику. Полетика взяла ручку и на маленьком листочке что-то быстро написала. Дантес прочитал и довольно поклонился.
У Петра потемнело в глазах. Неужели это будет бесконечно – он обречён следить за каждым её шагом, ловить её взгляды к другим, замечать каждую мелочь и беспрестанно нервничать, не сводя с неё глаз и не видя больше никого вокруг? Нет, так дальше продолжаться не может. Нужно прояснить раз и навсегда, решил Ланской: если она назначила Дантесу свидание, значит, должно убедиться и порвать эту связь, чего бы это ему ни стоило.
Пётр стал лихорадочно, отчаянно соображать, как прочитать то, что написано в записке, но судьба смилостивилась над ревнивцем – Дантес небрежно сунул клочок бумаги в карман мундира и тот, не удержавшись от трения рукавом, упал на пол.
Никто его не увидел, кроме Петра. Он быстро подошёл и поднял злосчастный листок. "Завтра в пять часов по адресу…" Адрес был Полетики. Горько усмехнувшись, Ланской спрятал записку в карман и, не в силах больше ни с кем общаться, быстро попрощался с хозяйкой и уехал.
Комната за ночь остыла от холодного ветра, бьющегося в стекло. Ланской проснулся очень рано. Он лежал и слушал тишину, нарушаемую только храпом денщика и воем ветра. Вскоре, с кряхтеньем и ворчаньем, загремела кастрюлями Агафья. Потом пробудился щенок и заскрёбся маленькими лапками в комнату к Петру, всё-таки больше признавая его за хозяина, чем Федьку. Денщик вставать не торопился.
За чёрными окнами утра не просматривалось. Не было в Петербурге мрачнее времени, чем поздняя осень и ранняя зима. Горожане старались не выходить в тёмное время суток на улицу, а так как солнце появлялось всего на несколько часов, то в остальное время город казался вымершим. Темнота давила на душу, и только выпавший за ночь первый снег немного осветил мрачную улицу – осень внезапно уступила место зиме.
