Никто так и не удосужился принести лед. Приходилось пить виски теплым и крепким. Впрочем, не помнил, когда в последний раз что-то разбавлял.
– Хочешь знать, что на самом деле с тобой происходит? – Чесвик придвинулся ближе, вытянув дряблую гибкую шею. Его лицо оказалось вплотную к моему и глядел он так, будто действительно понимал, о чем говорит.
– Удиви меня, – усмехнулся я в стакан виски.
А он забавный, этот Чесвик. Силится объяснить мне то, что и сам я объяснить не могу. Так уж получилось, что в своей шкуре я живу всю жизнь, а он всего лишь дышит в мое лицо влажным гекконьем дыханием.
– Люди… он ведь привыкли, что внутри них тепло и уютно, – рассмешил меня Чесвик, но ему, видимо, было на это плевать. – Человек статичен, неуклюж, неповоротлив… никто даже не задумывается, что благополучие, которое они ощущают внутри себя – это подарок, а не само собой разумеющееся данность.
Я расхохотался, выплюнув глоток виски, который только что проглотил.
– Сам себя слышишь?
– А я не о тебе говорю, мой дорогой друг. О всех тех, кто не ты, – Чесвик отодвинулся, давая больше места моему стакану. Отер ладонью лицо от выплюнутого мной виски, распластал руки по спинке дивана и закинул ногу на ногу. Начал болтать носком начищенных до глянцевого блеска ботинок. – Сам посуди… люди сразу скажут: о чем ты говоришь, дружок? У меня в жизни столько потрясений, ты и понятия не имеешь, о чем говоришь, – на этот раз расхохотался Чесвик, глядя на мою кислую морду. – Да, я понятия не имею, о чем говорю. Но и они тоже.
– Продолжай.
– Мы все дети этого мира и нас не так-то просто раскачать. Мы находимся внутри системы, она защищает нас и всех это вполне устраивает. Потому что так и задумано. А мы не знаем, как это – иначе… – Чесвик сощурился, – А ты знаешь.
Глоток.
– Допустим, я даже немного понимаю, о чем ты. Но что с того?
– …но иногда в системе случаются ошибки и появляются такие, как ты.
– И в чем же ошибка?
– Если говорить языком социализма, вы, как бы это сказать… граждане совсем иной реальности. Находитесь вне системы. Потому что пропускаете через себя совсем другой мир.
– Какой?
– Поломанный.
– Что ж, теперь я знаю о тебе чуточку больше, – я осушил стакан, со скрежетом о стол притянул к себе бутылку виски и налил новую порцию. – Ты больной ублюдок, Чесвик.
– Каждый слышит, что ему близко, а подобное тянется к подобному. На твоем месте я бы порадовался, – отзеркалил Чесвик мои же слова, улыбаясь гекконьей головой.
Он либо держит меня за идиота, либо уверен, что я ввяжусь в его игру.
– Все пытаюсь отгадать, о каком поломанном мире ты говоришь. И что-то ничего не приходит в голову.
– Врешь. Ты сразу знал ответ, – вылупился на меня Честер, зубы в его рту исчезли под тонкими губами, как бы я не пытался их разглядеть. – Я говорю об аде. Через тебя проходит ад, Артем, и это, увы, никак не исправить. Ну, и ощущаешь ты все то, что присуще этому прекрасному во всем отношении месту. Из года в год, изо дня в день.
– Ад? – рассмеялся я, – Задвигай эту около-религиозную хрень кому-нибудь другому. Я этой дрянью не балуюсь.
Шея Чесвика двинулась, выставляя вперед голову. Он сощурил влажные глаза и подобрался ко мне своей головой, хитро, будто что-то знает:
– Тогда почему за тобой гонятся демоны?
В воздухе повисла секундная пауза. И все же, какой он все-таки сукин сын.
– Знаешь, Чесвик, все это звучит как правда, а пахнет как дерьмо.
