Виолетта поехала к Никите, собираясь серьёзно с ним
поговорить. Готовилась к встрече, репетировала у зеркала. Чёткий и ясный план,
как и всегда, когда дело касалось любовника, рассыпался, стоило взглянуть на
него — такого роскошного, мужественного, такого желанного. Вместо не самого
приятного разговора Виолетта оказалась полураздетой на ритмично поскрипывающем
диване — с голой грудью, задранной до талии юбкой, с ногами, закинутыми на мускулистые
плечи Никиты.
Придавленная сильным телом мужчины, стонущая, растрёпанная и
взмокшая Виолетта напрочь забыла обо всех своих планах. Верней, позволила себе
о них позабыть. Да и ничего противоречащего им не происходило. Удовлетворённого
мужчину легче склонить на свою сторону, уговорить — так мама всегда говорила.
Так что всё она делала правильно... о боже, да.
В этот раз Никита так спешил овладеть ею, что даже не
раздевался. Он лишь слегка приспустил джинсы, и их грубая ткань то и дело
чувствительно тёрлась о её нежную кожу.
Кому-то другому Виолетта ни за что не позволила бы так с собой
обращаться, но против Никиты не могла и слова сказать. Небрежность, так
раздражающая в других, такая ненавистная в муже, в Никите Виолетту лишь
восхищала.
Никита не думал, а делал. Его вёл порыв. Оказавшись с
Виолеттой наедине, он раз за разом поддавался инстинктам. Как если бы она его
так привлекала, была для него настолько желанной, что, кроме обладания ею, он
не думал вообще ни о чём. В отличие от Виктора — всегда такого холодного,
такого расчётливого во всех своих действиях.
И презерватив надеть, кстати, Никита сегодня опять позабыл.
А это — по мнению Виолетты — говорило о многом. Молчаливой
готовности стать отцом для её детей, например.
Никита двигался ритмично и мощно, ровно так, как необходимо,
чтобы женщина оказалась на седьмом небе от счастья быть с ним. Он не обращал
внимания на её удовольствие, брал своё — и это тоже пробирало до дрожи, гоняло
в крови хмельной жар. Его запах стал острым, тяжёлым, таким правильным, что
прямо до слёз пробирало.
Ловя воздух ртом, Виолетта дышала всё тяжелей. Её тело покрыла
испарина, диван неприятно скрипел в ответ на каждое движение сплетённых в
единое целое тел.
Как же всё это неудобно, тесно и жарко! Невыносимо прекрасно.
У Виолетты почти сразу заболела поясница. Одна туфля
свалилась на пол, другая лишь каким-то чудом держалась на кончиках пальцев. Диван
раздражал до мурашек — скрип этот, неприятное тянущее ощущение из-за кожаной
обивки под вспотевшей спиной. Смущал наверняка растрёпанный вид, горящее жаром лицо,
прерывистое дыхание — слишком громкое, хриплое. Кожа покрылась влажной плёнкой пота,
макияж, скорей всего, размазался и потёк. Но что сводило с ума сильнее всего —
влажные звуки соединения их тел, жаркие шлепки кожи о кожу.
И всё это она делать с собой позволяла. Приветствовала,
встречала по мере сил каждый его толчок. Не только Никита её брал, но она его
брала, с жадностью и рвущим сердце желанием навсегда присвоить себе. Тянулась и
прижималась к нему, целовала, царапала его мешающую одежду ногтями, пыталась
добраться до спины и жестоко исцарапать её.
Виолетта не думала ни о чём. И одновременно думала обо всём
сразу. О подслушивающей их секретарше, наверняка мечтающей поменяться с
Виолеттой местами, о людях, которые могли войти сюда в любой миг, о муже,
внезапно врывающемся в кабинет, кричащем от гнева, готовом всех убивать. Чем
чёрт не шутит? Ведь наверняка это он перевёрнутый Дьявол, о котором
предупреждала Алиса. А значит, когда он узнает, будет дьявольски зол, попытается
отомстить за своё унижение...
