Я и так знаю, что все его имущество куплено до брака, значит, останется ему.
— Мне от тебя нужна только дочь! — бросаю в сердцах.
Меня поражает другое: так вот, значит, что он обо мне думает? Что я ни на что не способна?
— И вообще-то, я не работала только потому, что ты не хотел. Ну, и потому что Арина болела. А так у меня есть диплом, если ты вдруг забыл.
— Кухарки? — ухмыляется он.
— Кондитера.
— И сколько ты на этом заработаешь? Десять копеек? Не смеши меня, Аня.
— Сколько заработаю, все мое. К тому же ты должен мне алименты.
— Не вопрос. Но только после суда. То есть очень, очень нескоро. Что ты будешь делать до этого?
Я хватаю ртом воздух. Вот скотина!
— В общем, так, милая. Ты заканчиваешь истерить, и мы живем как раньше. Усекла? — припечатывает Давид. — И вообще, ты об Арине подумала? Она привыкла к определенным условиям жизни.
Вообще-то, как раз подумала. Не собираюсь воспитывать ее в семье, где измена — нормальное дело, а мать живет с потухшим взглядом и боится собственного мужа. Не хочу, чтобы она повторила мою судьбу.
— Это ты усеки, — в запале бросаю я, — я никогда не прощу тебя, слышишь, никогда! Ты мне в любви клялся, в верности…
Давид повышает тон, его глаза темнеют от гнева:
— Давай без громких пафосных слов. Настоящая жизнь, Аня, совсем не такая, какую ты привыкла видеть в сериалах. Прими уже как факт: ты не сможешь растить дочь одна. Ты без меня вообще ни на что не способна.
— Давай проверим! Ты, дорогой, слишком много о себе думаешь, — шиплю я. — Я приняла решение и не отступлю. Ты не сможешь держать меня взаперти вечно. Я все равно уйду.
— Упрямишься, значит? В себя поверила, я посмотрю?
Киваю.
— На тебе свет клином не сошелся, Давид. Жила же я до тебя как-то.
— Ну так вспомни, где ты жила. В вонючей общаге при техникуме.
— Обычное было общежитие, — парирую я. — И нормально я там жила. И сейчас прекрасно проживу. Прек-рас-но.
— Без меня? — вскакивает с места Давид, опирается ладонями о стол. — И без моих денег?
Киваю.
Муж звереет, у него даже глаз дергается. Рявкает:
— Прекрасно, говоришь? Ну давай-давай, поживи.
Не успеваю я сказать и слова, как он с бешеным видом вылетает из кухни и возвращается спустя полминуты.
— На! — бросает на стол мои ключи. — Иди, забирай свой чемодан. И не забудь оставить на тумбочке карту, которую я тебе дал.
Он это что, серьезно? Я таращусь на него в полном шоке, не веря своим ушам. Я-то готовилась к долгой перепалке. Даже к битью посуды, крикам и так далее.
Вдруг это какая-то игра?
— Чего расселась? — продолжает греметь он, машет рукой в сторону выхода. — Давай, вали! Посмотрим, как ты проживешь без денег и на что будешь содержать дочь.
Я охаю. Не шутит. Довела.
Резво вскакиваю и бегу в спальню за чемоданом, пока он на эмоциях.
Только бы успеть, пока не передумал.
Где чемодан? У шкафа его не вижу. Открываю дверцу, и точно. Стоит внутри, родимый.
Я вытаскиваю его наружу, а затем начинаю резво отодвигать в сторону вешалку за вешалкой. Надо положить с собой пару кофт и пиджаков. Вдруг замечаю, как вниз летит какой-то белый маленький прямоугольник.
Поднимаю его. Чек из ювелирного салона месячной давности. Золотые серьги с изумрудами.
Мне он их не дарил. И на годовщину подарил кулон. Выходит, купил Илоне? Ну гад!
Я сминаю чек и со злостью бросаю его на постель, яростно запихиваю в чемодан вещи.
Вскоре закрываю за собой входную дверь. В одной руке — ручка чемодана, в другой — теплая ладонь сонной дочери.
